могиле.

Пинъэр провожала мужа в паланкине, в котором и вернулась домой. Хотя она соорудила алтарь поклонения душе усопшего и облачилась в траур, сердце ее было отдано Симэню. Еще при Цзысюе Симэнь взял к себе обеих ее служанок. Теперь между домами установились тем более тесные связи.

Однажды, было это девятого числа первой луны, прослышав, что у Пань Цзиньлянь день рождения, Пинъэр купила подарки и, хотя не прошло еще и пяти седмиц.[257] после кончины мужа, отправилась в паланкине поздравить соседку. Она была в белом шелковом жакете и отделанной золотом синей юбке. Расшитая жемчугом белая полотняная лента, как головной ободок, стягивала прическу[258] Тетушка Фэн села рядом с Пинъэр и укутала ее ковром, слуга Тяньфу сопровождал паланкин сзади.

Войдя в дом, Пинъэр прежде всего отвесила четыре низких поклона Юэнян.

— Простите меня, сударыня, — сказала она, — что ничем вас тогда не угостила. Спасибо за щедрые подношения.

Затем Пинъэр поклонилась Цзяоэр и Юйлоу. Наконец вышла и Цзиньлянь.

— Вот и госпожа Пятая, — промолвила Пинъэр, отвешивая низкий поклон и называя ее «старшей сестрой». — Будьте так любезны, примите мой скромный подарочек.

Цзиньлянь стала было отказываться. Они долго передавали подарок из рук в руки, наконец обменялись поклонами, и Цзиньлянь поблагодарила за внимание. Пинъэр поздоровалась с госпожой У Старшей и матушкой Пань, а потом изъявила желание приветствовать Симэня.

— Муж отбыл на панихиду в монастырь Нефритового императора, — пояснила Юэнян и пригласила гостью к столу.

Подали чай. Уже началось чаепитие, когда вошла Сунь Сюээ. Одета она была скромнее остальных, и это сразу бросилось в глаза гостье.

— Кто будет эта госпожа? — спросила Пинъэр, вставая. — Мы незнакомы.

— Тоже жена, — пояснила Юэнян.

Пинъэр поспешила было поклониться Сюээ, но ее удержала хозяйка.

— Не утруждайте себя, сударыня. Достаточно и обычного приветствия.

Когда женщины поздоровались, хозяйка пригласила Пинъэр в спальню и велела горничным подать чай, а в гостиной накрыть стол. Немного погодя в жаровню подбросили угля. На столе заискрилось вино и появились закуски. Госпожа У Старшая, матушка Пань и Ли Пинъэр заняли почетные места для гостей. Юэнян с Цзяоэр исполняли обязанности хозяек, сбоку сели Юйлоу и Цзиньлянь. Сюээ, не смея задерживаться, ушла распоряжаться на кухню.

Пинъэр охотно пила со всеми, кто ей подносил. Это заметила Юэнян и сама наполнила всем чарки, попросив Цзяоэр, а за ней и всех по порядку выпить с гостьей.

— Вы теперь так далеко от нас уехали, госпожа Хуа, что нас ожидают больше разлуки, нежели встречи, — чтобы поддержать разговор, заметила Юэнян и полушутя добавила: — Мы очень о вас скучаем, а вы так бессердечны — даже не обещаете нас навещать.

— Госпожа Хуа и сегодня вряд ли пришла бы, не будь рождения Пятой, — вставила Юйлоу.

— Дорогие мои! — говорила Пинъэр. — Вы так ко мне добры. Я бы с удовольствием вас навещала, но у меня траур, и дома некого оставить. Всего пять седмиц минуло с кончины мужа… Мне казалось, что госпожа Пятая обидится, только поэтому и пришла. — И, обратившись к У Юэнян, спросила: — А когда ваше рождение, сударыня?

— До моего еще нескоро, — ответила Юэнян.

— Госпожа Старшая родилась пятнадцатого в восьмой луне, — уточнила Цзиньлянь. — Обязательно приходите.

— Конечно, приду, вне сомнения.

— Не уходите, — упрашивала гостью Юйлоу. — Оставайтесь, у нас переночуете.

— Да мне и самой хотелось бы с вами посидеть и поговорить. Но мы только что переехали. Без мужа дом опустел, а за задней стеной сад императорского родственника Цяо — такая глушь! И лисы швыряют кирпичи и черепицу.[259] По ночам так жутко становится! Было у нас двое слуг — старший ушел. Только вот Тяньфу у передних ворот поставлен, а сзади ни души. Спасибо, матушка Фэн, свой человек, то и дело заходит. То мне постирает, то служанкам туфли сошьет.

— Сколько же матушке Фэн лет? — спросила Юэнян. — Какая добрая старушка! Ее хвалят, а она слова не проронит.

— Уж пятьдесят шесть, в год собаки родилась. Детей у нее нет, сватает, я ей кое-что из одежды даю — тем и живет. Со смертью мужа я ее к себе взяла, чтоб повеселее было. Она у меня со служанками на одном кане спит.

— Ну и чудесно! — вставила бойкая на язык Цзиньлянь. — Вот матушка Фэн и подомовничает, а вы у нас переночуете. Хозяина у вас нет, отчет давать некому.

— Послушайте меня, сударыня, — посоветовала Юйлоу. — Матушка Фэн пусть домой возвращается в паланкине, а сами у нас останьтесь.

Ли Пинъэр улыбнулась и ничего не сказала. Пока они вели разговоры, вино обошло несколько кругов. Первой откланялась матушка Пань. Вслед за матерью ушла и Цзиньлянь.

Ли Цзяоэр наполнила большой кубок до самых краев и предложила его гостье.

— С меня достаточно, — поблагодарила ее Пинъэр.

— Когда госпожа Старшая и госпожа Третья вас угощали, вы почему-то не противились, а я поднесла, отказываетесь, — не унималась Цзяоэр. — Значит, не хотите меня уважить.

— Дорогая моя госпожа Вторая! — умоляла гостья. — Честно говорю, я больше не могу.

— Ну уж осушите последний кубок, сударыня, — попросила Юэнян. — Больше неволить не будем.

Пинъэр взяла кубок и, поставив его перед собой, продолжала беседовать с хозяйками.

— А твоя госпожа что там делает? — спросила Юйлоу стоявшую в сторонке Чуньмэй. — Ступай позови ее. И матушку Пань тоже. Скажи, Старшая госпожа просит выпить чарку с госпожой Хуа.

Чуньмэй вышла, но скоро вернулась.

— У матушки Пань все тело ломит, спать легла, а моя госпожа пудрится. Сейчас придет.

— Где ж это видано, чтобы хозяйка гостей бросала, а? — заметила Юэнян. — Извольте радоваться… к себе ушла. Сколько раз на дню можно пудриться! Как ни хватись, все пудрится да румянится. Всем бы хороша, а ведет себя как ребенок.

В это время появилась Цзиньлянь. Одета она была в цвета алоэ кофту из шаньсийского шелка, которую украшали дикие утки с ветками тростника в клювах. Стоячий атласный воротничок, расшитый по краю цветами, блистал белизною. На кофте выделялись пуговицы в виде хризантем с сидящими на них золотыми пчелками. На отделанной тесьмою юбке с подвесками был изображен вздымающий волны морской конек. Из-под юбки виднелись ярко-красные атласные туфли на высокой белой подошве и пестрые штаны. На голове покачивались сапфировые подвески и сверкал жемчужный ободок. Она нарядилась как Юйлоу. Только Юэнян была в ярко-красной атласной кофте с прозрачным бирюзовым шарфом и в зеленой шелковой юбке. Ее высокую прическу держал отороченный соболем ободок.

Разодетая Цзиньлянь, слегка покачиваясь, приблизилась к столу. Юйлоу сразу заметила у нее золотую шпильку со знаком долголетия.

— Хороша ж ты, голубушка! — пошутила Юйлоу. — Этим днем тебя на свет произвели, а ты прячешься, гостей бросаешь! Кто тебя только воспитывал?

Цзиньлянь рассмеялась и шутки ради толкнула Юйлоу.

— Гляди, разошлась! — продолжала Юйлоу. — А ну-ка, поднеси чарочку госпоже Хуа.

— Я с госпожой Третьей пила, — возразила Пинъэр. — С меня хватит.

— То не в счет, — сказала Цзиньлянь. — Выпейте, что я поднесу.

Цзиньлянь засучила рукава и стала наливать большой кубок. Пинъэр отказалась пить и поставила кубок на стол.

Из спальни вышли госпожа У Старшая и сопровождавшая ее Юэнян.

— А где же матушка Пань? — спросили они.

— Она легла. У нее тело ломит, — объяснила Цзиньлянь. — Звала — не идет.

— Это вы, сударыня, подарили ей ко дню рождения шпильку? — спросила гостью Юэнян, заметив у