чтоб мы с Сунем и Рябым за него поручились. Ему, видите ли, надо делать карьеру, в военное училище поступать, а мне-то какое до этого дело. Только я вышел с ними на фонарное шествие поглядеть, тут меня и позвали. Заведя их в цветничок, где погуще, юркнул в толпу и был таков — прямо сюда. — Се Сида обернулся к Ин Боцзюэ: — А ты давно пришел?

— Брат меня к тебе посылал, а тебя дома нет, отозвался Боцзюэ. — Ну, я и пришел, немного в шестерку поиграли…

— Ты сыт? — спросил Симэнь. — А то я велю слуге принести закуски.

— Куда там, сыт! С утра с ними провозился. Где ж мне было есть?

— Ступай на кухню, — обратившись к Дайаню, распорядился Симэнь, — скажи, чтоб накормили батюшку Се.

Вскоре заблестел убранный стол. На нем появились подносы с закусками, два блюда разваренного мяса, чашка мясного супа и чашка рису. Не успели Симэнь с Боцзюэ и оглянуться, как засверкали изнутри и снаружи подносы и блюда. Потом Сида покончил и с остатками супа, влив его в рис. Лайань стал убирать со стола, а Се Сида подсел к Симэню и Ин Боцзюэ, наблюдая за игрой в шестерку.

У ворот остановились паланкины с певичками. Носильщики держали в руках узлы с нарядами. Смеющиеся певицы вошли в ворота.

— Где до сих пор пропадали эти потаскухи? — увидев из окна певичек, спросил Ин Боцзюэ и наказал Дайаню: — Не пускай их в дальнюю комнату. Пусть сперва придут ко мне на поклон.

— А кого приглашали? — спросил Се Сида.

— Дун Цзяоэр и Хань Юйчуань, — сказал Дайань и, поспешно спустившись вниз, обратился к певицам: — Дядя Ин вас зовет.

Певицы и не подумали кланяться Ину, а проследовали в дальние покои, где приветствовали Шпильку. Она провела их в спальню. Там они увиделись с Ван Шестой. Ее волосы украшала модная сетка, их держал отделанный золотой бахромой ободок. На ней был лиловый из шаньсийского шелка халат, темная с узорчатым воротником кофта на застежке спереди и белая отделанная тесьмою шелковая юбка, из-под которой выглядывала пара золотых лотосов-ножек, обутых в расшитые зелеными нитями черные как вороново крыло шелковые туфельки. Большие букли и обилие белил не могли скрыть смуглого оттенка ее лица. Одежда выдавала в Ван Шестой человека среднего достатка. В ушах у нее были сережки-гвоздики. Певички поклонились Ван Шестой и уселись на кровать. Сын Шпильки, Тегунь, угостил их чаем. В чаепитии к певицам присоединилась и Ван Шестая. Певицы переглядывались, то и дело бросая на Ван взгляды, улыбались и не могли понять, кто она такая.

— Кто это? — спросили они потихоньку Дайаня, когда тот появился в спальне.

— Батюшкина свояченица, — уклончиво проговорил Дайань. — Пришла на фонари полюбоваться.

Певицы подошли к Ван Шестой.

— Не осудите нас, матушка, — обратились к ней певицы, отвешивая земные поклоны. — Мы не знали, что вы доводитесь батюшке свояченицей, и не приветствовали вас должным образом.

Ван Шестая поспешно поклонилась им в ответ, а когда подали отвар, присоединилась к трапезе. Певицы взяли в руки инструменты и начали петь для Ван Шестой.

Между тем Ин Боцзюэ закончил партию и спустился по нужде вниз. Услыхав в спальне пение, он поманил Дайаня.

— Скажи, кому они там поют? — спросил он слугу.

Дайань молча усмехнулся.

— Вы, почтенный, вроде сыщика, — заметил он, наконец. — Все-то вам надо знать. А не все ль равно кому?

— Ах ты, болтушка негодный! — заругался Боцзюэ. — Не скажешь? Думаешь, я не знаю?

— А раз знаете, зачем спрашиваете? — сказал Дайань и удалился.

Ин Боцзюэ поднялся наверх. Симэнь и Се Сида играли третью партию в двойную шестерку. Появились певцы Ли Мин и У Хуэй и отвесили земные поклоны.

— Прекрасно! — воскликнул Ин Боцзюэ. — Кстати пришли! Откуда вы? Кто вам сказал, что мы тут пируем, а?

Стоявший на коленях Ли Мин, прикрывая рот, объяснял:

— Мы с ним к батюшке пошли, а нам сказали, что батюшка здесь пирует. Вот мы и пришли вас усладить.

— Чудесно! — сказал Симэнь. — Дайань! Ступай дядю Ханя пригласи.

Вскоре явился Хань Даого и, раскланявшись, сел.

Накрыли столы. Повар принес новогодние блюда и вино. Циньтун из медного кувшина наполнял кубки. На почетных местах для гостей уселись Ин Боцзюэ и Се Сида, Симэнь занял место хозяина, а Хань Даого устроился сбоку. Когда налили вино, велели Дайаню приглашать певиц. Вскоре плавной походкой, не спеша поднялись наверх Хань Юйчуань и Дун Цзяоэр и склонились в земном поклоне с полуоборотом к гостям.

— Кого, думаю, позвали, а это, оказывается, вас, потаскушек, — заругался Боцзюэ. — Я же вас звал. Почему не явились? Ишь, возгордились! Проучить вас надо как следует. Не то совсем от рук отобьетесь.

— Нас, брат, не испугают никакие ваши бесовские проделки! — засмеялась Дун Цзяоэр.

— Любимая наложница, говорят, себя стеной из звериных голов обнесла, — сказала Хань Юйчуань. — Все зло отогнать хотела, да урода и выродила.

— Куда ты, брат, их назвал? — спрашивал Ин Боцзюэ. — Нам У Хуэй с Ли Мином споют. А эти потаскухи зачем явились? Гони их в шею! Они в такой праздник заработают. Выпроваживай скорей! А то гостей упустят, без гроша останутся.

— Что-то уж больно ты тут распоряжаешься! — оборвала его Хань Юйчуань. — Не ты нас звал и не к тебе пришли. Разорался. И не стыдно?

— Ишь, какая задира! — не унимался Боцзюэ. — Кому ж ты петь собираешься, а?

— Тебя, брат, должно быть, в бочку с уксусом сажали, вот тебя и забирает, — говорила Хань Юйчуань.

— Это тебя забирает, потаскуха проклятая. Погоди выйдем, я тебе покажу. От меня не уйдешь. Не так, так этак возьму.

— Это каким же манером? — полюбопытствовала Дун Цзяоэр.

— А вот каким. Околоточному донесу, чтобы вас забрал за хождение по ночам. А на другой день господину Чжоу письмецо отправлю. Пальчики велю в тисках подержать. Несладко придется! Или вашим носильщикам паланкинов на три фэня поднесу. Напою вдрызг, и домой, потаскухи, не попадете. А средь ночи без гроша заявитесь, вам мамаша всыплет, будь здоров. Тогда посмотрим.

— Поздно будет, домой не пойдем, у батюшки заночуем, — сказала Хань Юйчуань. — А то батюшку попросим, чтоб с посыльным проводил. У мамаши сотня медяков найдется. Так что ничего у тебя не выйдет, как ни брюзжи, раб никудышный!

— Да, я раб! В дураках оставили. Что сбывал, то и получил, — признался Боцзюэ.

Все рассмеялись. Потом певицы запели романсы о весне, а пирующие приступили к отвару.

— Дядя Чжу идет! — объявил Дайань.

Все смолкли. Появился Чжу Жинянь.

— Ну и хороши друзья! — увидев сидевших за столом Боцзюэ и Сида, сказал Жинянь. — Сами пируют, а мне ни слова. Брат Се, ты, знать, и приглашение получил, что ж от меня скрывал? Я тебя в толпе обыскался.

— Да я здесь тоже случайно, — отвечал Сида. — Смотрю, наверху играют, ну и пошел. Брат меня и оставил.

Симэнь позвал Дайаня.

— Ступай брату Чжу стул принеси, — распорядился он. — Внизу поставишь.

Чжу Жинянь занял место ниже остальных. Ему дали чарку и палочки. Повар подал отвар с рисом, и все принялись за еду. Симэнь съел пирожок, пропустил ложку отвару и подвинул кушанья стоявшему рядом Ли Мину. Тот взял их и удалился.

Между тем Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь и Хань Даого навернули за присест по внушительной чашке супу с потрохами, каждый уписал по солидному пирогу с начинкой и по пирожному с кремом. Вскоре на