под одним одеяльцем друг с дружкой играют, нас позвала. Чем, говорит, не пара. Потом за стол сели и не успели как следует обговорить. Так и состоялась помолвка. Тут я слугу-то и послала, чтоб тебе сказал и цветы с фруктами принес.

— Породнились так породнились, — продолжал Симэнь. — Только не больно они нам подходят, вот в чем дело. Цяо — человек богатый, я ничего не говорю. Но ведь он всего-навсего торговец, хотя и именитый, но простолюдин. А мы с вами теперь особы знатные… Я в управе служу. Ну, как он к нам явится в своем мужичьем рубище? Хорошо ли его принимать, когда кругом знать? Как я буду с ним рядом сидеть? На днях вон Цзин Наньцзян своего свата ко мне присылал. Тоже помолвки добивался. Дочка у него пяти месяцев, ровесница нашему Гуаньгэ. Но у нее мать умерла, да и была не первой женой. Я так и не дал согласия. А тут, извольте, уж и устроили…

— Тебе не по душе, что она не у старшей родилась, — вставила вышедшая вперед Цзиньлянь. — Что ж теперь собираешься делать? У Цяо ведь тоже не от старшей. Нашла коса на камень. Одна другого стоит. И хватит, по-моему, судить да рядить.

— А тебя кто спрашивает, потаскуха проклятая? — закричал на нее разгневанный Симэнь. — Только тебя тут не хватало! Люди о деле говорят, а она со своим языком вылезает.

Цзиньлянь вся вспыхнула и поспешила к двери.

— Нет у меня, оказывается, тут никакого права слово вымолвить, — говорила она. — А еще упрекают, будто только одна я и говорю.

Надобно сказать, дорогой читатель, что Цзиньлянь стало не по себе еще на пиру, когда при ней заговорили о помолвке, а потом украсили Юэнян, госпожу Цяо и Пинъэр цветами. Когда же ее урезонил Симэнь, она и вовсе из терпенья вышла, убежала в комнату Юэнян и расплакалась.

— А где же госпожа У? — спросил Симэнь.

— Свашенька Цяо завтра не хотела приходить, — объясняла Юэнян. — У вас, говорит, будут знатные дамы. Вот я невестку и попросила у нее остаться — чтоб они вместе пожаловали.

— А я тебе о чем говорил! — опять начал Симэнь. — И куда мы ее завтра посадим? Вот неловко будет!

Пока они это обсуждали, Юйлоу вошла в комнату, где сидела заплаканная Цзиньлянь.

— Ну, чем ты недовольна? — спрашивала Юйлоу. — Не обращай внимания. Пусть болтает.

— Ты ж сама свидетельница, — начала Цзиньлянь. — Что я такого сказала? Ту, говорит, младшая жена родила. А дочку Цяо, спрашиваю, которая родила? Тоже ведь младшая. И чего тут притворяться? Кого он обманывать собирается, насильник проклятый? Чтоб ему ни дна ни покрышки! Глазищи свои выпучил и давай меня обзывать. А спроси — за что? Почему это он мне слова сказать не даст? Ей он отдался, изменник! Ну, посмотрим, чем она ему отплатит. У невесты хоть кровь самого Цяо течет. Хотела бы я знать, чей наш женишок. Совсем приблудный. А ведь сколько разговору. Как же! Как бы не прогадать, какую бы познатнее заполучить! Еще на мне зло срывают. Какое, дескать, мое собачье дело. Подумаешь, сокровище выродила! От горшка два вершка, ссаные пеленки! И тоже про женитьбу толкуют. Деньги им девать некуда, вот они и бесятся. Радуйтесь! Чтоб ему все пеленки сгноить, чтоб его собаки загрызли! Ликуйте! Хорошо помолвки устраивать. Посмотрим, что будет, когда срок придет. Не угас бы светильник! Как глаза не три, все равно вперед не заглянешь. Пока довольны. Что годов через пять скажете?

— Народ теперь хитрый пошел, — поддержала ее Юйлоу. — Так опрометчиво никто не поступает. Рано ведь еще о женитьбе-то речь заводить. Не успел родиться, а уж и полы отрезать, помолвку затевать. А может они все ради шутки устроили?

— Если бы! — возразила Цзиньлянь. — Зачем же тогда этот насильник на меня набросился? Нет, рыба воды не испугается.

— Ты говоришь, да не договариваешь, — заметила Юйлоу. — Вот тебе и достается.

— Да могла ли я сказать все, что думаю? — оправдывалась Цзиньлянь. — Хоть она у младшей жены родилась, в жилах у нее течет кровь самого Цяо. А у нашего приблудного выродка чья кровь?

Юйлоу молча села. Немного погодя Цзиньлянь пошла к себе.

Когда Симэнь вышел, Пинъэр, изогнувшись как ветка под тяжестью цветов, отвесила Юэнян земной поклон.

— Как я вам благодарна, сестрица, за то, что вы сделали для сына, — сказала она.

Улыбающаяся Юэнян поклонилась ей в ответ.

— Это твое счастье, — заметила хозяйка.

— И ваше тоже, сестрица! — ответила Пинъэр, и, присев рядом с Юэнян и Цзяоэр, продолжала беседу.

Появились Сюээ и дочь Симэня. Они земным поклоном поздравили Юэнян, а Цзяоэр и Пинъэр приветствовали обыкновенным складыванием рук.

Сяоюй подала чай. Только они принялись за чай, вошла горничная Пинъэр, Сючунь.

— Вас ищет сынок, сударыня, — сказала она. — Батюшка за вами прислал.

— Ну вот! — возмутилась Пинъэр. — Взяла да отнесла ребенка. До чего ж суматошная эта кормилица! Подождала бы немного, вместе пошли. Там и свету, наверно, нет.

— Это я ей велела отнести ребенка, — заметила Юэнян. — А то уж поздно было.

— Я видела, как Жуи шла с ним впереди, а Лайань нес фонарь, — вставила Сяоюй.

— Ну тогда ничего, — успокоилась Пинъэр и, простившись с Юэнян, пошла к себе в спальню.

Там она застала Симэня. На руках у Жуи спал Гуаньгэ.

— Что ж ты не сказавшись унесла ребенка? — спросила Пинъэр кормилицу.

— Матушка Старшая увидала Лайаня с фонарем и велела проводить нас с Гуаньгэ, — объяснила Жуи. — Гуаньгэ всплакнул было. Только что убаюкала.

— Все тебя искал, — говорил Симэнь. — Вот только успокоился.

— По случаю нынешней помолвки хочу поблагодарить тебя земным поклоном, — обратившись к Симэню, сказала Пинъэр и грациозно склонилась пред ним.

Довольный Симэнь расплылся в улыбке и, приподнимая Пинъэр, посадил рядом с собой. Инчунь было велено накрыть стол, и они начали пировать.

А пока расскажем о Цзиньлянь. Зная, что Симэнь остался у Пинъэр, она шла к себе в самом дурном расположении духа. Постучалась. Цюцзюй открыла не сразу.

— Негодяйка, рабское отродье! — закричала Цзиньлянь и угостила служанку пощечиной. — Сколько тебя ждать! Что ты тут только делаешь? Зачем приставлена?

Цзиньлянь прошла в спальню и села. Вышла Чуньмэй и, земным поклоном приветствуя ее, подала чай.

— Что делала эта негодница, рабское отродье? — спросила горничную Цзиньлянь.

— Да во дворе сидела, — отвечала Чуньмэй. — Открой, говорю, а она и ухом не ведет.

— Все верно! Вы, мол, деритесь, а я буду себе семечки грызть, тебе досаждать.

Она уж хотела было тут же избить Цюцзюй, да побоялась, как бы не услыхал Симэнь, понизила голос и, озлобленная, стала раздеваться. Чуньмэй расстелила ей постель, и она легла.

На другое утро Симэнь отправился в управу. Цзиньлянь поставила Цюцзюй на колени посреди двора и велела держать большой камень на голове, а сама занялась утренним туалетом. Потом она велела Чуньмэй снять с Цюцзюй штаны.

— У, рабское твое отродье! — ругалась на нее Чуньмэй. — Чтоб я стала снимать с тебя штаны, срамная грязнуха, руки пачкать!

Она позвала из передней Хуатуна и велела ему раздеть Цюцзюй.

— Потаскуха проклятая! — избивая служанку, приговаривала Цзиньлянь. — И с каких это пор так осмелела, рабское твое отродье? Потакают тебе здесь, только от меня спуску не жди. Знаю, куда ты гнешь, дорогая! Ничего, немножко припухнет, потом заживет. Что ты всюду суешься, кого из себя строишь? А заступниц лучше у меня не ищи. Глаза промою, за каждым твоим шагом следить буду. Смотри у меня!

Так она била Цюцзюй и приговаривала. Служанка кричала, будто ее режут.

Ли Пинъэр только встала. Гуаньгэ, как ни убаюкивала его Жуи, все время просыпался, пугаемый криком Цюцзюй. Пинъэр сразу поняла, для чего Цзиньлянь бьет служанку и кому адресована ее ругань, но молчала, стараясь закрыть младенцу уши.

— Ступай, попроси матушку Пятую, чтобы она прекратила бить Цюцзюй, — сказала она Сючунь. —