Тегунь убежал, а Цзинцзи сунул туфельку в рукав, а про себя подумал: «Сколько раз я заводил с ней разговор, и всякий раз она вроде не прочь сойтись, но как только дойдешь до дела, убегает. И вот ее туфелька у меня в руках. Само небо сулит мне удачу. Теперь-то уж я ее как следует разыграю. Ей от меня так не уйти».

Да,

Цзинцзи направился к Цзиньлянь. Обойдя экран, он увидел стоящую на коленях Цюцзюй.

— И вы, барышня, камни таскаете? — в шутку спросил он. — Как же это вы на каторгу попали?

— Кто это во дворе говорит? — спросила сидевшая в тереме Цзиньлянь. — Негодяйка, наверное, камень с головы сняла.

— Зять Чэнь пришел, — ответила вошедшая к ней Чуньмэй. — А Цюцзюй с камнем стоит.

— Заходи в терем, зятюшка! — пригласила Чэня хозяйка. — Я одна.

Прыткий малый подобрал одежду и бросился в терем. Цзиньлянь сидела перед открытым окном, занавешенным легкой шторой, и занималась своей прической. Цзинцзи сел рядом на табурет. Цзиньлянь расчесала ниспадавшие до самого пола черные, как смоль, волосы, перевязала их красной шелковой лентой, потом забрала под сплетенную из серебряных нитей сетку, из-под которой возвышался щедро украшенный розами пучок-туча, сбоку спускались завитые локоны. Цзиньлянь напоминала живую Гуаньинь. Она отставила туалетный столик, вымыла в тазу руки и, одевшись, позвала Чуньмэй.

— Угости зятя чаем, — распорядилась она.

Цзинцзи молча улыбался.

— Что это ты улыбаешься, зятюшка? — спросила Цзиньлянь.

— Ведь у тебя что-то пропало, — проговорил лукаво Цзинцзи.

— А ты откуда знаешь? И какое тебе до этого дело, негодник?

— Я к тебе с открытой душой, а ты как со мной обращаешься? Раз у тебя одна ругань, я пойду.

Цзинцзи повернулся и направился к двери, но его удержала Цзиньлянь.

— Еще дуется, несчастный! Не с кем после Лайвановой жены-то шиться, вот и вспомнил он свою старую матушку. А ты ведь угадал, у меня в самом деле пропажа.

Цзинцзи вынул туфельку и повертел ею перед носом Цзиньлянь.

— Гляди, с чьей это ножки такая маленькая? — дразнил он.

— Это ты, несчастный, ее украл, а мы тут обыскались! Я служанку наказала.

— Но как же я мог украсть?

— А кто ж, кроме тебя? Подобрался, небось, как крыса, и стащил.

— И не стыдно тебе так говорить? Да я у тебя вот уж сколько дней не был.

— Вот погоди, несчастный, я батюшке пожалуюсь, — пригрозила Цзиньлянь, — тогда посмотрим, кому будет стыдно.

— Ты только и знаешь батюшкой стращать.

— Ишь, как расхрабрился! — говорила с укором Цзиньлянь. — Ты же знал, что он с Хуэйлянь того, и все-таки с ней заигрывал. Впрочем, потаскуха, наверное, сама за тобой бегала. Как же, однако, к тебе моя туфелька попала, а? Конечно, ты украл, так и скажи честно. И давай сюда, пока тебе не всыпали. Вещь, говорят, и сама к хозяину тянется. Да не вздумай отпираться, а то загублю, без погребения оставлю.

— А ты настоящий палач! Тебе б только кишки выпускать. Вот что. Тут никого нет, и давай потолкуем по душам. Хочешь туфельку получить, давай меняться, а то равновесие нарушится.

— Ты обязан мне вернуть туфельку, несчастный! — говорила Цзиньлянь. — А что ты за нее просишь?

— Дайте мне, матушка, платочек, который у вас в рукаве, — сказал, улыбаясь, Цзинцзи. — Получит ваш сынок платочек, будет у вас туфелька.

— Я тебе другой платок найду, — сказала Цзиньлянь. — Этот неудобно. Его батюшка хорошо знает.

— А мне никаких других не надо. Мне по душе как раз только вот этот.

— Ишь, какой ловкий! Никаких сил у меня нет с обоими вами связываться, — сказала Цзиньлянь и вынула из рукава отделанный белой бахромой шелковый платок с вышитыми серебром тремя знаками и сценой ночной молитвы Инъин.[406]

Цзинцзи низко поклонился, беря протянутый ему платок.

— Смотри, убери как следует да жене не показывай, — наказала Цзиньлянь. — А то ей тоже на язык не попадайся.

— Знаю, — заверил ее Цзинцзи и вернул туфельку, со словами: — Ее Тегунь в саду нашел. Я ему в обмен монисто пообещал.

Цзиньлянь вся вспыхнула и закусила губы.

— Ты только погляди, до чего захватал своими грязными руками этот негодяй. Вот велю батюшке избить рабское отродье, тогда будет знать.

— Ты меня погубишь, — взмолился Цзинцзи. — Ладно, накажут мальчишку, но ведь я тебе сказал, значит, и мне достанется. Прошу тебя, ни слова обо мне.

— Я скорее пощажу скорпиона, чем этого негодяя!

Их разговор становился все оживленнее, когда за Цзинцзи пришел Лайань.

— Батюшка просит вас в переднюю залу, — сказал слуга. — Надо список подарков составить.

Цзиньлянь поторопила Цзинцзи. Когда он ушел, она велела Чуньмэй принести палку, собираясь избить Цюцзюй.

— Я нашла вашу туфельку, а вы меня бить хотите, матушка? — не поддавалась служанка.

— Ты мне чужую подсунула, — ругалась Цзиньлянь. — А куда эту девала?

Цзиньлянь показала ей туфельку, которую принес Цзинцзи. Цюцзюй вытаращила глаза от удивления.

— Странное дело! Откуда же у вас, матушка, взялась третья туфелька? — не признавая своей вины, проговорила, наконец, Цюцзюй.

— И у тебя хватает смелости так заявлять! — заругалась Цзиньлянь. — Подсунула чужую, а теперь, может назовешь меня треногой уродиной, а? Говори, где ты взяла эту туфлю!

Не вдаваясь в излишние подробности, Цзиньлянь велела всыпать служанке десять палок. Та прикрывала руками поясницу и плакала.

— Это все из-за тебя мне достается, — говорила Цюцзюй, глядя в глаза Чуньмэй. — Ты калитку открыла, вот и унесли туфельку.

— Да ведь ты ж постель собирала, — оборвала ее Чуньмэй. — Что ж ты туфельку-то потеряла? А когда тебя наказывают, ты людей винишь. Ладно, старая вещь, а если б матушка шпильку или серьгу потеряла, то тоже стала б на других сваливать, да? Говори спасибо, матушка тебя пожалела, слуг не позвала. Они б тебе дали десятка три палок. Посмотрела б я тогда на тебя.

Цюцзюй подавила гнев и замолчала.

Между тем в передней зале Цзинцзи упаковывал кусок шелка и другие подарки, которые Симэнь собирался преподнести тысяцкому Хэ, назначенному старшим тысяцким по уголовным делам в округ Хуайань. Чиновники из управы, родные и знакомые устраивали ему проводы в монастыре Вечного блаженства, но говорить об этом подробно нет надобности.

Симэнь Цин отправил с подарками Дайаня,[407] а сам пообедал с Цзинцзи и пошел проведать Цзиньлянь.

Она была не в духе и сразу рассказала ему о туфельке.

— Из-за твоих, негодник, проделок, у меня туфельку стащили, — говорила она. — Этот выродок — чтоб его на куски разорвали! — взял да носит везде, всем показывает. Хорошо, я узнала и отобрала. Сейчас же дай ему острастку, а то дальше — больше, пойдет все воровать.