плодотворной 'положительной эвристики', т.е. 'ряда доводов, более или менее ясных, и предположений, более или менее вероятных, направленных на то, чтобы изменять и развивать 'опровержимые варианты' исследовательской программы, модифицировать и уточнять 'опровержимый' защитный пояс.' (Лакатос, op.cit., с.84). Таковы, например, теорема Коуза или теорема Модильяни-Миллера, каждая из которых не просто породила целые направления экономической науки, но непосредственно повлияла на реальную жизнь. Нельзя также забывать и о том, что в рамках методологического фальсификационизма ни одна теория (пусть даже и фальсифицированная) не должна быть элиминирована, пока не найдена лучшая альтернатива - это обстоятельство, например, способно служить оправданием теории реальных биз-нес- циклов. Однако ресурсы дедуктивной положительной эвристики все же конечны - и уже существуют области, в которых замыкание на нее сужает описательные возможности науки, игнорирует новые факты, в конечном счете блокирует прогрессивные сдвиги теории. И тут на помощь должен прийти эксперимент.

II. Экспериментальная экономика как положительная эвристика.

Экспериментальная экономика - сравнительно новая область экономической науки, начало которой положили работы Эдварда Чемберлина - по эмпирической проверке достижимости рыночного равновесия; Вернона Смита - по тестированию теоретических результатов аукционных торгов; и Мостеллера и Ноуджи - по индивидуальному принятию решений в условиях риска7.

Помимо дальнейшей разработки этих направлений исследований, широкое развитие по-лучили экспериментальные проверки результатов, полученных в теории игр; моделей выявления предпочтений в отношении общественных благ; координации эксплицитно несогласуемых действий. Об окончательной легитимизации экспериментальной экономики как самостоятельной области исследований свидетельствует недавний выход 'справочной книги' по экспериментальной экономике8.

Как явствует из приведенных примеров, экономический эксперимент -это прежде всего тест предсказаний экономической теории. Вооруженный теми теоретическими достижениями, которые принято рассматривать как 'непроблематичное исходное знание' (в смысле Поппера), исследователь входит в аудиторию, проводит тест - и нередко получает такие результаты, которые систематически противоречат всем предсказаниям теории9. Такой результат не просто ставит под сомнение качество конкретной модели: он чреват более серьезными последствиями для всего экономического подхода. Прежде всего, оказывается под вопросом 'непроблематичность' исходного знания: быть может, те обстоятельства, которые казались очевидными ученому-экономисту, на самом деле отнюдь не очевидны для участников эксперимента. Гипотезу приходится перепроверять, заново формулируя условия эксперимента (постановку задачи, требования к участникам эксперимента, обстановку в аудитории и др.) - а это уже новая, гораздо менее предопределенная задача, чем решение математической модели.

Во-вторых - и это, быть может, еще важнее, - приходится задуматься о границах применимости подходов стандартной экономической теории. Если аксиомы индивидуального поведения рассматриваются как постулаты рациональности, то их систематическое нарушение означает или то, что люди в массе своей иррациональны (что ставит под сомнение сам экономический подход, поскольку рациональность положена в основу ее 'твердого ядра' и рассматривается как достаточно подтвержденное эмпирическое обобщение); или же то, что надо переосмысливать концепцию рациональности. В самом деле: до минирующее в экономике инструментальное понимание этого понятия ('рационально то, что в наибольшей степени соответствует хорошо сформулированным целям субъекта'), в первую очередь, является не единственно возможным (достаточно вспомнить такие интерпретации, как 'ограниченная рациональность' Саймона, рациональность как 'внутренняя непротиворечивость' Сена, 'функциональную рациональность' Вебера, Мангейма и ми. др.). А кроме того, в свете экспериментальных данных инструментальная рациональность представляется понятием либо пустым (раз уж большинство людей нарушает ее аксиомы), либо наделенным содержанием вопреки аксиомам - и тогда оно лишено эмпирического коррелята.

Таким образом, экспериментальные данные бросают конвенционально принятым представлениям сущностный вызов: коль скоро под 'рациональностью' понимается нечто, так или иначе надо это нечто определить; а дать удовлетворительное определение, оставаясь всецело в рамках формально- описательного и дедуктивного дискурса, видимо, невозможно. Чтобы решить проблему, нельзя довольствоваться описаниями - требуется объяснение, т.е. реальное определение рациональности (слово 'реальный' понимается в смысле, который восходит к Лейбницу: определение должно задавать интенсиональные условия того, что возможность его осуществления перерастет в необходимость). Иными словами - и в соответствии с принципами методологического фальсификационизма - условием превращения рационального поведения в нерациональное должно служить неосуществление некоторого критерия или признака. Симптоматично в этой связи, что большинство экспериментов по индивидуальному принятию решений построены по 'интенсиональному' принципу: они тестируют не выводы теории, а аксиомы выбора.

Резюмируя вышесказанное, можно утверждать, что эксперимент оказывается чем-то большим, нежели просто тестом теории - он есть процесс, включающий в себя, с одной стороны, изменение представлений исследователей о свойствах изучаемого мира; с другой - непрерывное порождение стимулов для уточнения известных и предсказания новых свойств. Таким образом, на настоящем этапе развития науки экономический эксперимент - это не просто проверка выводов; он есть положительная эвристика (Лакатос, op.cit.) научного творчества, ключ к прогрессивным сдвигам в науке, которые возможны только благодаря более точным представлениям об объектах исследования и лучшему пониманию их внутреннего строения.

Все сказанное выше относится к экспериментам в аудитории - направленным, запрограммированным, в значительной степени искусственным. Другой, не менее примечательный шанс дарит нам сама жизнь: огромное поле для экспериментальной проверки экономической теории предоставляет текущая российская действительность. Уникальное сочетание неустойчивых правил игры с формальными институтами развитой рыночной экономики создает множество вполне реальных ситуаций, позволяющих тестировать и формулировать предсказания теории. Сама экономическая реальность России содержит в себе заряд положительной эвристики, - дело лишь за тем, чтобы верно ее распознать.

III. Эксперимент и интерпретация.

В качестве иллюстрации изложенных положений приведем некоторые результаты, которые были получены в ходе экономических экспериментов, проведенных автором в МГУ весной этого года. В числе прочих испытуемым (70 студентам 1 курса экономического факультета) был предложен следующий вопрос10:

Ниже приводятся три лотереи. 1) Упорядочите эти три лотереи по степени предпочтения (т.е. поставьте цифру 1 слева от той лотереи, которая представляется Вам самой привлекательной, 2 - следующей по степени привлекательности, 3 - наименее привлекательной:

___А: $100 с вероятностью 0.8 (80%) -$10 (т.е. потеря $10) с вероятностью 0.2 (20%)

___В: $150 с вероятностью 0.33 $75 с вероятностью 0.34 0 с вероятностью 0.33

___С: $200 с вероятностью 0.2 $150 с вероятностью 0.2 $100 с вероятностью 0.2 $50 с вероятностью 0.2 0 с вероятностью 0.2

2) Проранжируйте эти три лотереи по степени риска, т.е. напишите в таблице после цифры 1 ту из них, которая Вам кажется самой рискованной, после цифры 2 - следующую по степени риска, после 3 - наименее рисковую:

1 -_________

2-__________

3-__________

Первый начальный, второй центральный моменты и стандартное отклонение лотерей равны Е=78, V=1936, (=44; Е=75, V=3712,5, (=60.93; Е=100, V=5000, (=70.71, соответственно. Таким образом, рисковость лотерей в терминах дисперсии возрастает от А к С, а лотерея В представляет собой еще и 'ухудшенный' (с уменьшенным ожидаемым выигрышем) разброс с постоянной средней лотереи А. Стандартная теория предполагает, что индивиды 'любят ожидаемый выигрыш и 'не любят' риск, т.е. предпочтения должны сходиться к лотерее В с разной степенью, которая зависит от формы функции полезности. Однако большинство индивидов (63%) наиболее предпочтительной назвали лотерею С (лотереи А и B выбрало 24.5% и 12.5%, соответственно). Это можно было бы объяснить тем, что индивиды неожиданно оказались любителями риска (risk-seekers) - однако ответы на второй вопрос (ранжирование