— Зато Дюрок отнюдь не стремится к этому союзу, и его равнодушие больно ранит первого консула.
— Гортензия плачет всякий раз, когда заводят разговор на эту тему, и я не хочу, чтобы мою дочь приносили в жертву; она говорит, что ее сердце уже не принадлежит ей.
— Ну и что? — возразил Фуше. — А у кого сейчас есть сердце?
— У меня, — сказала Жозефина., — И я этим горжусь.
— У вас? — злорадно усмехнулся Фуше. — Да у вас их…
— Берегитесь! — остановила его Жозефина. — Вы переходите всякие границы…
— Умолкаю, умолкаю, как министр полиции, а то скажут, что я нарушаю тайну исповеди. И теперь, когда мне нечего больше сказать, позвольте мне пойти к первому консулу и сообщить ему новость, которую он не ожидает услышать из моих уст.
— Какую же?
— Что вчера он подписал мою отставку.
— Так я теряю… — начала догадываться Жозефина.
— Меня! — подсказал ей Фуше.
Жозефина поняла наконец, какую понесла потерю, вздохнула и закрыла лицо руками.
— О, не волнуйтесь, — успокоил ее Фуше. — Мы расстаемся ненадолго.
Чтобы не выставлять напоказ свои отношения с Жозефиной, Фуше вышел из ее спальни через дверь, ведущую в павильон с часами, и оттуда поднялся в кабинет первого консула.
Бонапарт работал с Бурьеном. Едва завидев Фуше, он сказал:
— Так разъясните мне все, наконец!
— Что именно, сир?
— Кто такой этот Сент-Эрмин, который просит моего согласия на брак с мадемуазель де Сурди.
— Давайте уточним, гражданин первый консул: это вовсе не граф де Сент-Эрмин просит вашего согласия на его брак с мадемуазель де Сурди, это мадемуазель де Сурди просит вашего согласия на то, чтобы выйти замуж за господина де Сент-Эрмина.
— Разве это не одно и то же?
— Не совсем: Сурди — знатная семья ваших сторонников, Сент-Эрмины — знатная семья, которую еще предстоит привлечь на вашу сторону.
— Так они на меня обижены?
— Больше того, они воевали против вас.
— Как республиканцы или как роялисты?
— Как роялисты. Отец гильотинирован в девяносто третьем, старший сын расстрелян, средний, которого вы знаете, казнен в Бург-ан-Брессе.
— Которого я знаю?
— Помните человека в маске, который появился, когда вы обедали в Авиньоне, и вручил двести луи виноторговцу из Бордо, отнятые у него по ошибке во время ограбления дилижанса?
— Да, прекрасно помню. Ах, господин Фуше, вот о таких людях я мечтаю!
— Гражданин первый консул, к тому, кто царствует первым, преданности не испытывают. В этом случае можно говорить только об интересах.
— Вы правы, Фуше. Был бы я моим внуком! Ну да ладно. Так кто же младший?
— Младший станет вашим другом, если вы того пожелаете.
— Как это?
— Нет никаких сомнений, что опытная в делах лести госпожа де Сурди обратилась к вам как к царствующей особе с разрешения Сент-Эрмина. Дайте свое согласие,
— Хорошо, я подумаю, — и Бонапарт потер руки, поняв, что по отношению к нему только что была выполнена формальность, принятая при бывшем королевском дворе. — А теперь, Фуше, скажите, есть у нас новости?
— Только одна, но очень важная, особенно для меня.
— И какая?
— Вчера в зеленом зале Мортфонтена вы продиктовали министру внутренних дел Люсьену указ о моем отстранении и о моем введении в Сенат.
Бонапарт перекрестился жестом, свойственным корсиканцам: быстро коснулся большим пальцем сначала левой, а затем правой стороны груди.
— Кто вам это сказал?
— Один из моих агентов, кто же еще!
— Он обманул вас.
— Ничуть. Моя судьба здесь, на этом стуле, в боковом кармане вашего серого сюртука.
— Фуше, — сказал Бонапарт, — если бы вы хромали, как Талейран, я подумал бы, что вы дьявол.
— Так это правда?
— Черт возьми, да! Впрочем, указ сформулирован в столь лестных выражениях…
— Понимаю. В моей характеристике записано, что пока я находился у вас на службе, вы ни разу не испытали недостатка в наличных.
— На самом деле мир и порядок, воцарившиеся во Франции, сделали министерство полиции ненужным, и я отправляю ее министра в Сенат, чтобы знать, где его искать, если когда-нибудь министерство будет восстановлено. Я прекрасно знаю, мой дорогой Фуше, что, уйдя в Сенат, вы потеряете контроль над игорными заведениями, над этой золотой жилой. Но у вас и без того уже такое состояние, что вы не знаете, как им распорядиться. И ваши земли в Понкаре, границы которых вы постоянно стремитесь расширить, поистине достаточно велики.
— Даете ли вы слово, — спросил Фуше, — что если министерство полиции снова будет создано, то вы отдадите его мне, а не кому-нибудь другому?
— Даю.
— Благодарю вас. Так я могу передать Кабанису, что его племянница, мадемуазель де Сурди, получила ваше согласие на брак с графом де Сент-Эрмином?
— Можете.
Бонапарт кивнул, Фуше ответил ему глубоким поклоном и вышел. Первый консул, сложив руки за спиной, молча прошелся по кабинету, затем остановился позади кресла своего секретаря.
— Вы все слышали, Бурьен?
— Что, генерал?
— Что сказал этот дьявол Фуше.
— Я ничего не слышу без вашего приказания.
— Он знал, что я отстранил его, что это было в Мортфонтене и что указ лежит в кармане моего серого сюртука.
— Ах, это, — пожал плечами Бурьен. — Это не так уж сложно, достаточно обещать пенсию лакею вашего брата.
— Все равно, — Бонапарт покачал головой. — Этот человек опасен.
— Да, — согласился Бурьен. — Но согласитесь, его проницательность поражает. В наше время такой человек полезен.
Первый консул задумался, а потом произнес:
— Ничего, я пообещал призвать его при первых же беспорядках, и, возможно, я сдержу слово.
Он позвонил. Появился курьер.
— Ландуар, взгляните в окно, не ждет ли экипаж.
Ландуар вышел в соседнюю комнату и высунулся в окно.
— Да, генерал, — доложил он, вернувшись.
Первый консул надел сюртук, взял в руки шляпу и сказал:
— Я — в Государственный совет.
Он сделал несколько шагов в сторону двери, остановился и произнес, обращаясь к Бурьену:
— Кстати, спуститесь к Жозефине и передайте ей, что я не только даю согласие на брак мадемуазель
