Значит, мало?
В действительности никогда еще Карл XII не располагал столь многочисленной армией. И уж если ему удавалось победить двух противников, располагая меньшими силами, то следует признать всю весомость цифры в 40 тысяч или около того. Сам Карл XII, осознавая опасность необъятности просторов России, способных растворить эти тысячи, собирался нанести быстрый и сокрушающий удар, позволяющий победителю продиктовать условия мира.
Не менее важна качественная характеристика шведской армии. В поход выступили обстрелянные, привыкшие побеждать части. Даже обилие новобранцев и наемников не сильно сказалось на боевом настрое армии. Для молодых солдат война — долгожданное избавление от грозных окриков офицеров и изнуряющей муштры. Каждый из них мечтал о славе и военной добыче — в конце концов, они видели, как загулявшие ветераны легко расставались в трактирах Саксонии со своим жалованьем. О тогдашних настроениях, царивших в шведской армии, позднее вспоминал лейтенант Ф. К. Вейе. «Никто не сомневался, — писал он, — что, победивши датского, польского и шлезвигского противников, эта армия вскоре победит Москву… Все считали поход таким выгодным, что каждый, кто только имел искру честолюбия, хотел принять в нем участие, полагая, что теперь настал удачный момент получить почести и богатства».
Шведы свято верили в военный гений своего короля. Правда, это не мешало им иногда подтрунивать над нелюдимостью Карла, ворчать по поводу его мальчишеской бравады или осуждать за упрямство. Но… милые бранятся — тешутся. В глубине души каждый гордился своим королем-солдатом, его готовностью разделять наравне со всеми тяготы и опасности войны. Да что наравне — Карл бесстрашно шел первым, норовя обогнать даже собственных драбантов — телохранителей. Кто из монархов был способен на подобное? Вопрос повисал в воздухе: европейские владыки давно объявили, что рисковать — не их монаршее дело. Неприятеля в канун сражения они если и лицезрели, то издалека, через оптику подзорных труб. За храбрость и везение Карлу XII прощались все его дерзкие предприятия, которые, по определению, не могли быть выполнимы, однако ж каким-то необъяснимым образом исполнялись. В итоге армия безоглядно верила в своего короля, будучи твердо убеждена, что того всегда и во всем ведет Божественный Промысел.
Карл умело подогревал эту веру, порождавшую воодушевление и стремление армии через не могу воплощать в реальность его замысел. Ярый сторонник наступательной тактики и сокрушительного удара, он заставил своих солдат и офицеров отказаться от стрельбы за 70 шагов до неприятеля. Для Карла это пустая трата пороха. В своем методическом пособии для полковых командиров он требовал разряжать ружья один-единственный раз, за 30 шагов до шеренг неприятеля, после чего кидаться прямо в дым, на крики и стоны ошарашенного и уже надломленного противника. То была яркая демонстрация тактических принципов ведения боя, исповедуемых Карлом: держать темп, не упускать инициативу, всегда и везде навязывать свою волю.
Репутация шведов парализовала всякую способность к сопротивлению. В ослепительном сиянии непобедимого «нового Александра Македонского» у противников короля истаивала всякая уверенность в себе. В ожидании шведов они судорожно возводили одно укрепление за другим и уже наполовину проигрывали еще не начатое сражение; они были пассивны, скованы, стараясь быть везде сильными, и обязательно оказывались слабыми там, где внезапно появлялся Карл XII. Конечно, случались и неудачи. Король старался не придавать им большое значение. Тем более что пока случались они не с ним, а с его генералами. Репутация непобедимого по-прежнему сопутствовала королю. Маршировавшие под его знаменами к границам России новобранцы и ветераны не сомневались в исходе компании — в сознании каждого король, пока еще не повенчанный ни с кем на земле, на небесах уже давно взял в супруги богиню победы Нику.
Однако, как ни сильна была откормившаяся на тучных саксонских хлебах и пенистом пиве шведская армия{9}, ей предстояло столкнуться с совсем другой, нежели это было под Нарвой, силой. Не случайно иностранные наблюдатели предупреждали свои правительства: русские быстро учатся. Суровая «шведская школа», в которой каждый промах оплачивался кровью, и вправду оказалась полезной. Уставы и наставления скандинавов стали настоящими прописями для русской армии, а поражения — стимулом для скорого усвоения «правил правописания» боя. За несколько лет посредственные «ученики» выбились в крепкие «хорошисты». Уже в 1708 году англичанин Джеффрис передавал грустные признания шведов: «Московиты выучили свой урок намного лучше… Они равны саксонцам, а может быть, и превосходят их в дисциплине и доблести, хотя правда и в том, что их кавалерия не управится с нашей, однако их пехота защищается упорно, так что их трудно разъединить или расстроить их порядок, если не атаковать их с мечом в руке».
Впрочем, подобные речи — редкость. Представления о русских времен первой Нарвы продолжали довлеть над королем и его генералами. То, как скоро училась русская пехота, мало кого побуждало всерьез задуматься о характере перемен, происходящих в противном лагере. Между тем взгляд, брошенный из настоящего в XVIII столетие, наводит на еще более фундаментальные наблюдения. Это не просто перемены. В огне Северной войны выковывался булат особой крепости, в котором соединялись лучшие качества национального характера с передовыми военными «технологиями» и «наработками» тогдашней военной науки. Здесь закладывались основы будущих побед русского оружия, сделавших Российскую империю державой, к крепнувшему голосу которой принуждены были прислушиваться все страны. Не случайно шведы, первыми, испытавшие на себе прочность этого выходящего из «имперского тигля» сплава, заговорили о монолитной прочности русского строя. Глубоко укорененные традиции общинной взаимопомощи и товарищества были не просто привиты к армейскому корню. Как оказалось, именно эти качества наиболее полно соответствовали линейной тактике, нуждавшейся не столько в инициативе и индивидуальной выучке воинов, сколько в коллективном послушании и умении перетерпеть, выстоять. Тот, кто обладал этими качествами, кто умел органически соединить их с установками и принципами линейной тактики, тот получал заметное преимущество. Конечно, время Петра — это еще не несокрушимый боевой суворовский порядок. Для этого петровским полкам не хватало спокойной, несуетливой уверенности. Но ведь такая уверенность не с неба падает, а приходит с победами, как раз такими, как Полтава. В военной летописи России это «обретение» придется на середину — вторую половину XVIII века, когда передовая военная мысль отечественных полководцев, помноженная на выучку и вдохновенное мужество «чудо- богатырей», надолго сделает российское оружие непобедимым. От Полтавы до этого времени еще добрых сорок и более лет. Но движение — пока к Полтаве — уже было начато.
Понятно, что в 1707–1708 годах «хорошисты» еще толком не подозревали, на что они способны в действительности. Репутация Карла XII и его непобедимой армии по-прежнему рождала робость. Тем более что редкие столкновения с Карлом оборачивались обидными конфузами. Как пример можно привести печальный инцидент под Гродно в феврале 1708 года. Драгунская бригада Мюленфельса должна была ворваться в город, который заняли с несколькими сотнями кавалеристов Карл XII и фельдмаршал Реншильд. Однако дело до схватки не дошло: выставленные в дозор 15 шведских кавалеристов — остальные беззаботно расположились на ночлег — кинулись на драгун и привели их в смятение. Мюленфельс приказал отступать, упустив шанс пленить короля со всем его штабом{10}.
Так или иначе, но ощущение исходящей от шведов силы подстегивало Петра. Страх разом потерять все побуждал его прикладывать максимум усилий. Царь считал, что на счастье полагаться «не надлежит, ибо оно всегда непостоянно». Значит, следовало добиться такого перевеса, который бы давал шансы на победоносный исход кампании. Военное строительство не прекращалось ни на день, распадаясь на великое множество дел, объединенных сознанием и волей царя. Петр спешил исправить то, что казалось ему непрочным, и сделать еще лучшим то, что уже успело доказать свою пригодность. Пресловутое заимствование, привлечение иностранных специалистов не освобождали царя от необходимости до мелочей вникать в суть дела, подталкивать, торопить, перестраивать на ходу, подгонять западноевропейские стандарты под угловатую российскую действительность.
Ко времени Полтавы переход к рекрутской системе комплектования армии при всей ее затратности оправдал себя. С 1700-го по 1709 год под ружье были поставлены более 130 тысяч рекрутов. Жесткое обучение быстро превращало их в полноценную пехоту. «Я не видел более прекрасной пехоты, лучше
