них, при них и после них монархов, восседавших на престоле, с напыщенной важностью выцеживали значительные слова, вложенные в них фаворитами и первыми министрами. Они были самодостаточны, самодержавны, властны по сану и характеру. Причем эта самодостаточность принимала яркие формы во многом из-за соперничества друг с другом, заставлявшие Петра и Карла совершать поступки, едва ли возможные при других обстоятельствах. Так что все попытки осмеять «проигравшего» Карла XII, преподнести все его неоднозначные и неординарные действия лишь как проявление ограниченности, без попытки понять мотивы, им двигавшие, есть не что иное, как невольное принижение не только шведского монарха, но и его вечного оппонента Петра. Мол, с таким стыдно не управиться. Между тем вопрос следует ставить в иной плоскости: как с таким смог управиться?
Для Карла жить — значило воевать. Король чем-то напоминал викингов из прошлого своей страны. Он не просто рвался в бой, он им упивался. При этом Карл никогда не прятался за спины солдат и рисковал, кажется, много больше всех правящих особ, вместе взятых. В Норвегии, в ночном бою у Гёландской мызы, он чуть ли не в одиночку, пока не подоспела помощь, отбивался от датчан и уложил пятерых. Еще ранее в Бендерах король зарубил девятерых янычар, а затем со скромностью предлагал уполовинить эту цифру, поскольку победители всегда преувеличивают. Он не мог жить без бравады, без дерзкого вызова судьбе, пускай и приправленного крепкой верой в Промысел Божий, который, разумеется, всегда на стороне храброго. Петр в эту «рулетку» на шведский манер никогда не играл и рисковал лишь по необходимости. Не из-за трусости — ясного понимания ответственности. Петр — человек осознанного долга перед Отечеством. Карл, тоже не упускавший момента упомянуть о долге, понимал его на свой манер: он служил собственной славе, которую возносил, лелеял и множил. Считалось, что делалось это все к славе Швеции. Вот только выходила она стране как-то боком, отчего гибель короля у подданных вызвала вздох облегчения.
Как полководец Карл скептически относился к бесконечным передвижениям по дорогам с целью выигрыша позиции и завоевания территории, словом, всего того, что высоко ценилось почитателями так называемой кордонной системы. Он отдавал предпочтение быстрому маневру и открытому сражению. Конечно, в отличие от полководцев при государях ему, монарху-полководцу, было легче рисковать и пренебрегать общепризнанными правилами. Но дело не только в высоте королевского сана, ставившего особу Карла выше поражения. Математический склад ума короля подсказывал, что сражение для Швеции с ее ограниченными ресурсами — наилучший выход. Подобно своему великому современнику, принцу Евгению Савойскому Карл предпочитал вести войну не на истощение, а на уничтожение. Он свято верил в преимущество качества перед количеством. А качество для него — его закаленная, вымуштрованная, спаянная протестантской верой и жесткой дисциплиной армия. Для такой армии тянуть со сражением — все равно что разбавлять вино водою. Качество следовало реализовывать немедленно, не откладывая. Тянуть — значит терять качество.
Столь высокие требования к боевой готовности требовали постоянных тренировок и напряженной работы мысли, обобщающей военный опыт. Шведский король, несмотря на молодость, крепко усвоил эту истину. В этом смысле все безумные выходки Карла XII, приводившие в ужас добропорядочных шведов — от сумасшедших скачек по улицам Стокгольма до единоборства с медведем в Кюнгсэре, — были для него проверкой крепости духа и тела. В юном принце, а затем в короле билось сердце победителя — он везде и во всем стремился первенствовать. Был случай, когда в соперничестве с другом-придворным он без раздумья бросился в воду. Потом выяснилось, что юноша не умел плавать. Но разве мог Карл уступить и выказывать слабость?
Король держал в форме и свое войско. Система обучения строилась на том, чтобы довести действия солдата до автоматизма. Уже предшественники достигали в этом совершенства. Карл придал этой методике блеск. Одна из причин — доверие солдат к королю. Многочисленные примеры храбрости короля, помноженные на его заботу об армии, сделали его полновластным распорядителем судеб подчиненных. Ему не просто подчинялись. Ему подчинялись охотно. По словам одного из современников Карла XII, одно его появление пробуждало в солдатах «необычайную охоту к бою». Фраза по-своему замечательная, если иметь в виду, что она равно означала и «охоту побеждать», и «охоту умереть».
Впрочем, забота и щедрость Карла по отношению к подчиненным носили своеобразный характер. Он поступал так не от сердечной широты. Армия была главным орудием удовлетворения его честолюбивых помыслов, отчего здравый смысл побуждал содержать ее в порядке и довольстве. Король равно проявлял заботу, как n равнодушие, относительно своих солдат и офицеров. Постоянно рискуя собственной головой, он никогда не задумывался над тем, что одновременно подставляет под пули чужие. Для него жизнь человека в мундире — мелкая расхожая монета, неизбежная плата в его увлекательном состязании с судьбой. Даже элита его армии — драбанты и гвардейцы — расходовались им с истинно королевской расточительностью, за которой угадывалась непоколебимая уверенность, будто они для того и родились, чтобы умирать рядом и вместо него. Карл XII любил славу, но такую, которая была густо вымазана кровью, причем не только вражеской, а и шведской. Хорошо известно, что и Петр I не особенно задумывался о человеческой цене своих побед и поражений. Но в равнодушии Петра усматривается равнодушие к человеку вообще, столь характерное для политической культуры и ментальности самодержавной власти. У Карла же равнодушие, скорее, эгоцентриста, неисправимого честолюбца. В нем бьется сердце Герострата, сжигающего не храмы, а страны вместе с чужими и своими солдатами.
За свою короткую жизнь Карл победоносно завершил девять кампаний и выиграл четыре крупных сражения — при Нарве (1700), Даугаве (1701), Клишове (1702) и Головчине (1708). Это дало основание военным историкам признать за ним выдающиеся тактические способности. Карл интуитивно чувствовал все недостатки линейной тактики и пытался преодолеть их, нередко пренебрегая общепринятыми правилами и рекомендациями. Военные историки отмечают его постоянное стремление к простоте, которая в исполнении северного героя становилась кратчайшей дорогой к победе. Свои мысли и опыт Карл воплощал в наставлениях. Так, невольное топтание в Сморгони побудило его к разработке дополнений к полковым наставлениям, с которыми шведы вступили в Россию. Сравнение их с петровским «Учреждением к бою» отчетливо выдает разницу в мышлении двух соперников. Карл систематичен, его наставление — сплав опыта, знаний, математического расчета. Не случайно к прозвищу «железная башка» в это время добавилось и более благообразное: «умная голова». Петр в своем «Учреждении» — импульсивнее, лаконичнее и оттого не столь фундаментален. Но и там, и там — одно стремление и одна мысль: как одолеть противника.
Будучи превосходным тактиком, Карл оказался слабым стратегом и еще более плохим политиком и дипломатом. На первых порах это не казалось катастрофическим, особенно на фоне успехов шведской армии. Но стратегия — эта наука побеждать не в одной кампании, а в войне в целом. История показала, что Карл XII как раз в этом не преуспел. Отсюда суровый и не совсем справедливый вердикт Вольтера о короле: «Храбрый, отчаянно храбрый солдат, не более».
Главной ошибкой короля стала недооценка России и Петра. Это еще можно было бы как-то объяснить в самом начале Северной войны. Однако в дальнейшем столь демонстративное пренебрежение к северному исполину уже свидетельствовало о склонности Карла к стереотипам. Король со своей психологией героя стремился переделать реальность, уже не замечая, собственно, самой этой реальности. Итог — реальность подменялась вымыслом. Он желал считать Россию варварским и слабым государством — и считал ее таковым, несмотря на все перемены; он верил, что сможет после Полтавы поправить положение, втянув в войну Турцию, — и «втягивал», потеряв понапрасну массу времени в многомесячном «Бендерском сидении». Для Швеции все это закончилось очень печально, как, впрочем, и для самого Карла.
Люди разных культур, темпераментов, менталитета, Карл и Петр были одновременно удивительно схожи. Но эта схожесть была особого свойства — в непохожести на других. Обрести подобную репутацию в век, когда экстравагантное самовыражение было в моде, — задача нелегкая. Но Петр и Карл преуспели в этом. Их секрет был прост — оба вовсе не стремились к экстравагантности. Они жили без затей, выстраивая свое поведение в соответствии с пониманием своего предназначения. Отсюда многое, что казалось другим столь важным и этикетно необходимым, для них не имело значения.
Небрежение к общепринятому находило свое выражение даже во внешнем виде героев. Оба государя мало беспокоились по поводу того, как они выглядели, во что одевались и какое производили впечатление. Одевались, как удобно, выглядели так, как выглядели, бросив взгляд утром в зеркало, а затем надолго
