Тут уж, хочешь — не хочешь, но бейся до последнего и побеждай или терпи поражение и погибай.
В начале апреля пятитысячное войско Булавина встретилось у Красной Дубровны с казаками Максимова. Неожиданное нападение повстанцев в момент, когда стороны, по сути, начали переговоры, решило дело. Застигнутые врасплох сторонники войскового атамана были рассеяны. 26 апреля победители подошли к Черкасску. Окруженный водою и валом, ощетинившись несколькими десятками орудий, Черкасск мог без труда отбиться от восставших. Но крепость городов зависит не только от высоты валов и глубины рвов, но и от отваги и крепкостояния защитников. В Черкасске оказалось мало охотников отдавать жизнь за потерявшего былой авторитет войскового атамана. Город был сдан. Булавин вошел в «казацкую столицу». Максимов и пятеро его ближайших сторонников были выведены на круг и осуждены. В тот же день их «казнили смертью, отсекли головы». 9 мая новым войсковым атаманом стал Кондратий Булавин. Это избрание не было единодушным — противные голоса были заглушены угрозой расправы.
Такой оборот событий стал полной неожиданностью для властей. Сбывались самые мрачные предсказания Александра Меншикова, который призывал не верить казакам: они «заодно», и если «соберутся, то немалой опасности от них надо чаять». И верно, опасность бунта, способного «опрокинуться» на южные и центральные уезды страны, возросла многократно. В руках «легализовавшегося» Булавина оказалась немалая сила. Теперь с призывом встать на защиту исконных прав и вольностей он выступал уже от имени всего Войска. Иной уровень приобретали обращения Булавина к сечевикам и кубанским казакам. Как и раньше, в своих грамотках он густо мешал правду с вымыслом, но приправлял он на этот раз эту смесь авторитетом выборного войскового атамана. В своих посланиях Булавин писал о скором приходе на Дон для разорения городков государевых полков (что было правдой); о намерении царя истребить всех вообще казаков (что было неправдой); о необходимости объединиться и сообща стоять против общего врага: «А во всем вы, атаманы молодцы, войско запорожское, против супостат надейтесь на милость божью, и мы войском донским вам все помощники». Зажигательные универсалы оказали свое действие. Из Сечи на Дон потянулись отряды запорожцев. Петр сразу уловил потенциальную опасность этой взрывной смеси из запорожской и донской вольницы. Царский наказ карателям был короток: «Крепко смотреть о том, чтобы не дать случиться (соединиться) запорожцам с донцами».
Известие о падении Черкасска настигло Петра в конце мая 1708 года. Первая его реакция — самому идти на Дон и гасить пламя: «Необходимая мне нужда месяца на три туды ехать, дабы с помощию Божиею безопасно тот край сочинить». Но разумно ли удаляться на юг в канун решающего столкновения с Карлом? Эта мысль не оставляла царя. Печальный опыт несвоевременных отъездов из-под Нарвы и Гродно был слишком памятен, чтобы пренебрегать им. В конце концов царь отказывается от поездки на Дон. Главное все же — отражение шведов. Тем не менее пожар гасится под его неусыпным присмотром. Для искоренения бунта был найден подходящий человек — князь Василий Владимирович Долгорукий. Он умен, тверд, сведущ в военном деле, но главное, он — родной брат погибшего Юрия Долгорукого. В глазах Петра это было серьезное достоинство: служебное рвение, подогретое жаждой мести, — разве это не гарантия успеха умиротворения мятежных подданных? Пространная инструкция начальнику карательной экспедиции, данная царем еще в апреле, сводилась к простой формуле: «Отправлять свое дело с помощью Божией, не мешкав, дабы сей огонь зараз утушить… ибо сия сарынь, кроме жесточи, не может унята быть». Здесь же исчислены и «средства тушения» — «жечь без остатку», «рубить», «заводчиков на колеса и колья».
Весной-летом 1708 года восстание достигло наивысшей точки. Неудивительно, что этот период вызвал у советских историков наибольший интерес и горячие споры. Суть последних — в оценке характера и уровня движения. Признав его антикрепостническую основу, некоторые исследователи в «методологическом запале» приравняли булавинщину к крестьянской войне. В советской историографии это было равносильно присвоению генеральского звания: возрастали статус проблемы и ее влияние на ход всей истории. К чести большинства исследователей, следует сказать, что соблазн увеличения «масштаба» выступления был преодолен. Восстание, причем преимущественно казацкое, — вот как оно трактовалось в литературе. И в самом деле, Булавин никогда не звал к бунту крепостную Россию. Его цель, по собственному признанию, «чтоб у нас в войску Донском было по-прежнему, как было при дедах и отцах наших».
Время изменило акценты. Сейчас споры о характере восстания совсем не определяющие. На первый план выступили иные проблемы. Фраза Кондратия Булавина, что ему «до черных людей дела… нет», теперь не кажется досадной оговоркой атамана — в ней видится проявление идеологии повстанцев. Исходя из средневековых представлений о «правде», они вовсе не собирались «валить» крепостничество и класть головы за освобождение крестьян. Однако из этого вовсе не следует, что атаман отказывался от приема «черных людей» в войско. Без этого источника пополнения казачество просто утратило бы силу, а с ней вес и значение. Так что прежний статус пришлого человека мало кого интересовал в станицах и городках (что, впрочем, не мешало брать «старым казакам» с них мзду). Достаточно было объявить себя «вольным» или, того лучше, по примеру работных людей Тамбовского и Козловского уездов завести у себя круги и избрать атаманов с есаулами, чтобы получить покровительство восставших. Но именно это обстоятельство и делало движение с точки зрения властей чрезвычайно опасным, причем опасным без всяких антикрепостнических лозунгов. Ведь то, что происходило с частью, не могло не затронуть целое. Оставаясь равнодушным к судьбам крепостных крестьян, казаки, однако, готовы были защитить тех, кто желал «показачиться». Из-за этой альтернативы трещал весь крепостнический уклад. Так было в годы Смуты с его «вольным казачеством», развалом государственности и рухнувшим заповедным и урочным режимами. Так случилось в годы выступления Степана Разина. Так, наконец, стали развиваться события на Украине в период национально-освободительной борьбы против Речи Посполитой, когда тысячи «показачившихся» селян сначала уничтожили «панщину» с ее крепостническими порядками, а затем не дали новым помещикам из числа гетманской и полковой старшины возродить нечто похожее на нее. Словом, не случайно Петр был так раздражен и напуган движением Булавина. На Руси хорошо знали, что степной пожар, гонимый ветром, в одно мгновение мог охватить огромные просторы. Дон же со своими порядками и неукротимой вольницей был подобен запалу: стоит зазеваться, упустить момент — полыхнет так, что мало не покажется.
Один из главных мотивов поступков Булавина — честолюбие. Возносясь, атаман цепко держался за власть и не желал ее терять. Но в переменчивом казацком мире бушевали такие страсти, что сделать это было чрезвычайно трудно. Обыкновенно за атаманом шли, пока ветер удачи дул в его паруса. Стоило ситуации измениться — наступали трудные времена. Грозный атаман понимал: даже отстаивая право и вольности Дона, следовало как-то договариваться с царем. На третий день после своего избрания он отправил Петру и его соратникам несколько посланий, призванных остановить наступление карателей и заслужить прощение царя. Трудно согласиться с теми историками, которые видят в этом лишь простой ход для выигрыша времени. Булавина не оставляла надежда найти компромисс с царем. Ведь для него это был шанс усидеть и уцелеть. Поход же на Москву против «злых бояр и прибыльщиков» припасен как запасной вариант, на случай, если примирение не удастся.
В своих грамотках Булавин объявлял, что Войско Донское от великого государя «не откладывается» и по-прежнему готово ему «служить всеусердно». Казнь Максимова была преподнесена как проявление верноподданнического рвения. Бывший атаман был уличен «во многих неправдах и обидах», ссоривших казаков с государем; он же писал царю заведомые неправды про булавинцев, будто они намерены идти «войною… на государевы городы». Булавин просил Петра сменить гнев на милость, принять их службу и остановить движение полков на Дон. Тон посланий Булавина нельзя назвать покаянным: просьбы перемешивались с угрозами. Петру было объявлено, что если он не остановит Долгорукова, то казаки станут «противитца всеми реками вкупе с кубанцами». Если и это не остановит, то «мы войском реку Дон… ему, великому государю, уступим и на иную реку пойдем». В обращении к царским воеводам этот мотив звучал и того резче — откажут в выполнении их требований, пусть пеняют на себя, поскольку «за то хуже будет».
Едва ли подобная тональность понравилась Петру. Но атаман выбрал подходящее время. Шведская угроза толкала на путь скорейшего преодоления кризиса, пускай даже и разрешенного не совсем так, как того хотелось государю. Петр сам в письме к Меншикову определил главный принцип преодоления донской «замятии»: «Дабы сей огонь… конечно истребить и себя от таких оглядок вольными в сей войне сочинить». Как ни странно, здесь главное для царя не первая часть фразы — «истребление» огня, а вторая — воевать с Карлом XII свободно, не беспокоясь о тыле.
Получив войсковое послание, Петр, несмотря на давление окружения, упорно твердившего, что
