театральности. Такой светский спектакль был близок и понятен ему. Иное впечатление должно было остаться у большинства соотечественников Петра. Вместо привычных икон и стягов с изображением святых они видели идолов из древнегреческой и римской мифологии, не говоря уже о затерявшемся в толпе государе. Сторонникам старины оставалось лишь плеваться и вспоминать о мрачных пророчествах про скорое пришествие антихриста.

Триумфальные светские шествия, заменив богомольные царские выходы, становились главными церемониями царствования. Это был важный знак. Вечно спешивший Петр, еще не приступив к своим знаменитым реформам, сигнализировал подданным о своем намерении сменить культурные ориентиры.

Возвращение Петра в Москву было отмечено появлением указов, которые повергли многих в уныние. Царь вознамерился заселить завоеванные моря кораблями, для чего объявил подданным о создании кумпанств. Предназначение кумпанств — строительство и оснащение кораблей. Участие казны — корабельным лесом и спросом. Участие подданных — в соответствии с достатком — деньгами, материалами и людьми. Возражения и отказы не принимались. Когда купечество, посчитав, что возложенные на него обязательства чрезмерны, попросило о послаблении, ему было предписано спустить на воду вместо двенадцати кораблей четырнадцать. Понятно, что такая «арифметическая реакция» царя на жалобу отбила у остальных всякую охоту к протестам.

С конца 1696 года произошли перемены в службе. Раньше служба — это ежегодные отлучки из дома для исполнения военных, придворных или административных обязанностей. Теперь же она стала означать еще и обязанность учиться. Причем не дома, а в долгой разлуке с родными, за границей. Речь, правда, пока касалась лишь немногих представителей московского дворянства, но дорог — или, точнее, страшен — был сам царский почин.

В ноябре 1696 года пятидесяти отпрыскам из аристократических семейств было велено собираться волонтерами в Англию, Голландию и Венецию для изучения «наук полезных» и «гражданского жития». Среди наук, естественно, на первом месте шли науки морские. Их следовало постигать с азов, а по завершении учения стажироваться на кораблях с самых низших чинов, покуда не будет получен диплом, открывающий дорогу домой.

Одним из первых вызвался ехать Петр Андреевич Толстой. На роль новика, отправляющегося за науками, он подходил мало по той простой причине, что было ему за пятьдесят и ходил он уже в дедушках. Но Толстой — человек живой, любопытствующий и честолюбивый. К тому же царь не мог простить ему близость к царевне Софье и В. В. Голицыну. Обычными способами одолеть это неприятие было невозможно, и Толстой напросился в волонтеры, угадав тем самым верный способ достижения царской милости: отныне удачливый придворный — не просто безропотно верный, а знающий и умелый человек.

За первой партией волонтеров последовали другие. В последующем из этого своеобразного «налога на людей» выросла всеобщая для всех дворянских недорослей обязанность учиться. Священникам было даже запрещено венчать необученных дворян. Знаменитый возглас фонвизинского Митрофанушки «Не хочу учиться, а хочу жениться!» восходит именно к этому петровскому начинанию, которое обрекло великовозрастных детинушек на «грамматическую каторгу».

В конце 1696 года было объявлено о посылке в Европу Великого посольства. Послами были назначены генералы Лефорт, Головин и думный дьяк Прокофий Возницын. Сами по себе великие посольства случались и прежде. Их снаряжали для решения особо важных «государевых великих дел». Ранг Великого посольства обычно свидетельствовал о широких полномочиях послов и богатстве посольских подарков. Однако никогда прежде не был столь внушителен список стран и дворов, которые предстояло посетить послам: в нем значились австрийский император, английский и датский короли, правители Венеции и Голландии, бранденбургский курфюрст и даже… папа римский. Новым было и число великих послов — три, причем один из них — иностранец. Наконец, штат посольства превышал все прежние великие посольства и требовал для проезда одних только саней почти тысячу штук!

Впрочем, с адресатами посольства, числом великих послов и многочисленностью свиты еще можно было смириться. Смущало другое — твердое намерение царя самому отправиться за границу. Здесь есть над чем задуматься. Предшественники Петра вообще предпочитали не покидать надолго столицу. Не из-за боязни потерять власть, а по убеждению, что православный государь обязан пребывать в центре своего царства. Богомольные поездки царей по окрестным монастырям общей картины не портили. Во-первых, они не были продолжительны, во-вторых, в них проявлялось все то же благочестие московских государей, ни на минуту не забывавших о почитании православных святынь. Иногда цари отправлялись в походы. Происходило это во время войны, да и сами походы не были рядовыми. Покидали столицу ради целей значимых — взятия Казани, возвращения Смоленска. Здесь же все получалось наоборот. Петр оставлял царство в мирное время ради знакомства с протестантскими и католическими странами Запада.

Ехал государь в составе посольства инкогнито, как «Преображенского полка урядник Петр Михайлов». В посольстве, чтобы сохранить тайну «царской персоны», его так и велено было величать. Конечно, за несколько лет правления Петра его окружение привыкло к самым неожиданным и экстравагантным поступкам царя. Но обращаться на людях к государю, которого полагалось почитать земным Богом, «Эй, урядник Петр Михайлов!», было как-то непривычно.

Петра, впрочем, мало заботило самочувствие окружающих. Нет сомнения, что решение об участии в посольстве было принято на основании веских мотивов, к которым прибавилось горячее желание царя ближе познакомиться с Европой. Не случайно перед отъездом он приказал выгравировать на своей печати надпись: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую» — «Я ученик и еду искать учителей». Объяснима и та странная форма участия в посольстве, которую избрал царь. Петру нужна была свобода, но ее невозможно обрести в рамках дипломатического протокола. Инкогнито позволяло обойти эту преграду и вести себя так, как хотел знатный путешественник.

Желание познакомиться с Европой и поучиться у нее у Петра возникло давно. Его особенно поддерживал Лефорт, настойчиво возвращавшийся к идеи поездки на Запад. Однако царь откладывал осуществление сокровенной мечты, пока она не совпала с государственной необходимостью. После взятия Азова следовало ожидать активизации действий со стороны Турции и Крыма. Значит, надо было вдохнуть новые силы в антитурецкую коалицию и попытаться найти новых союзников. Если вдуматься, здесь присутствовала известная доля самообмана. Дипломатическая задача, вставшая перед посольством, вовсе не требовала участия монарха. Однако до 1697 года и такого мотива не было: нельзя же было, в самом деле, отправляться в Европу после первой неудачи под Азовом или еще ранее, ничего не сделав в составе коалиции. Теперь подобные препятствия были упразднены, желание и необходимость совпали, и Петр мог с чистым сердцем собираться в дорогу.

В жизни Петра Великое посольство — событие ключевое. Прежнее, до конца неосознанное стремление изменить страну обрело вполне законченные формы и превратилось в то, что можно назвать политической волей. По возвращении царь уже не желал мириться с тем, что собой представляло его государство. За полтора года он проделал путь, на который в Москве у него могли бы уйти долгие годы. Та самая «вечность» до Полтавы была преодолена настолько, что приобрела вполне приемлемые земные величины, измеряемые во времени годами и в пространстве верстами. Теперь их надо было прожить, пройти и преодолеть, заполняя вполне конкретными делами и поступками.

Есть в этой поездке еще одна сторона, о которой редко говорят. С какими чувствами возвращался домой Петр? Подавленность, рожденная сравнением своего и чужого? Зависть? Настороженность? Об этих чувствах можно лишь догадываться. Тем не менее одно определяющее, всеохватывающее стремление всецело захватило его. Нетерпение — вот что еще привез царь из Европы. Он прямо-таки сгорал от желания немедленно и сразу все переделать, сделать страну похожей на Европу. Цель не просто утопичная, но и, учитывая способы, к которым стал прибегать реформатор, опасная. Государь не просто отвергал и ниспровергал многие прежние ценности. Он делал это в оскорбительной форме, не щадя и не задумываясь о чувствах подданных. Так была задана тональность реформ с ее постоянно растущей эмоциональной внутренней напряженностью в обществе.