де Вильде. Можно лишь догадываться, каким образом собрание античных монет и камений подтолкнуло царя к честолюбивой и отчасти даже хвастливой записи в альбоме владельца коллекции: «Петр, бывший здесь ради некоторых предгредущих дел». Похоже, монеты римских и византийских императоров заставили вспомнить о Москве как о Третьем Риме. Монеты напомнили о былом величии Рима Первого и Рима Второго. Надо было соответствовать — возрождать славу.
В Голландии Петру пришлось заняться государственными делами. В Утрехте он встретился с принцем Вильгельмом III Оранским, правителем-штатгальтером Голландии и одновременно королем Англии. К моменту их встречи Вильгем III снискал славу одного из главных противников могущественного французского короля Людовика XIV. Их противостояние продолжалось несколько десятилетий, и, несмотря на огромное превосходство в силах, Людовику XIV и его полководцам не удалось поставить штатгальтера на колени. В 1688 году в жизни принца произошел важный поворот. В результате так называемой славной революции англичане прогнали своего короля-католика, Якова II Стюарта. Парламент предложил освободившийся трон протестанту Вильгельму Оранскому и его супруге, королеве Марии, дочери низвергнутого монарха. Так штатгальтер превратился в нового «Вильгельма-завоевателя», получившего, впрочем, свой престол мирным путем. «Славная революция» свидетельствовала о том, что абсолютизм в Англии как форма правления потерял всякую привлекательность. Вильгельм Оранский как раз был тем хорош для англичан, что не намеревался его возрождать. Он привык договариваться со своими подданными и считаться с их «естественными правами».
Петр, наслушавшись еще в Немецкой слободе восторженных рассказов голландцев о короле- штатгальтере, составил о нем самое высокое мнение. Разумеется, это мнение не распространялось на «Билль о правах», который Вильгельм даровал своим новым подданным. Главное творение «славной революции» ничего, кроме недоумения, у российского самодержца вызвать не могло. Но зато Петр был чрезвычайно доволен последовательной антифранцузской позицией Вильгельма. Кроме того, Петр надеялся привлечь Вильгельма к войне с Османской империей. Надежда призрачная, отчасти свидетельствующая о слабом понимании царем международного расклада в Европе. В канун Войны за испанское наследство Вильгельм вовсе не собирался ввязываться в чуждую для Англии и Голландии войну с Турцией.
Трудно было найти столь внешне не похожих людей, как Петр и Вильгельм III. Английский король был невысок ростом, сутул и меланхоличен. Петр — высок, узкоплеч, порывист. Но на самом деле между двумя монархами было много общего. Оба трудолюбивы, самозабвенно преданы долгу и упорны в достижении целей. Но 25-летний Петр был лишь в начале своего пути, тогда как жизнь Вильгельма приближалась к окончанию. Это печальное обстоятельство, однако, не мешало Вильгельму с одобрением присматриваться к своему гостю, грубость манер которого удручала, а энергия и любознательность обезоруживали. Монархи остались довольны своим мимолетным знакомством.
В Голландии у Петра появилось много знакомых. Особенно охотно он проводил время среди моряков. Адмирал Гиллесон Скей устроил для Петра показательный морской бой. С яхты царь внимательно следил за действиями двух «враждебных» флотилий. Стороны начали бой с орудийной перестрелки, после чего многие суда схватились в абордаже. Петр ничего подобного не видел и пребывал в совершеннейшем восторге.
Петр давно намеревался пригласить на русскую службу настоящего адмирала. Лефорт, хоть и имел это высокое звание, умел лишь ругаться по-адмиральски, во всем остальном он был мало сведущ. Адмирал Скей Петру приглянулся. Ему было предложено огромное жалованье — в 24 тысячи флоринов. Скей отказался, порекомендовав вместо себя адмирала Корнелиса Крюйса. Крюйс не без колебаний — уж больно невысок был престиж России — согласился. Уговорить его помогли сами голландцы, заинтересованные в дружеских отношениях с Петром. Крюйс отправился на русскую службу на Азовское море с задачей сколотить из разрозненных судов настоящий флот.
Между тем работы на Ост-Индской верфи близились к концу. В ноябре 1697 года на воду был спущен фрегат «Святые апостолы Петр и Павел». Голландцы знали, чем можно особенно порадовать своего высокого гостя, и объявили о том, что город Амстердам дарит судно Петру. Царь был страшно доволен неожиданным подарком и тут же переименовал фрегат в «Амстердам».
Завершилось и обучение Петра на верфи. Мастер Пооль распорядился выдать ему диплом о присвоении звания корабельного мастера. Однако Петр остался недоволен уровнем полученных знаний. Удивительно, но человек, не получивший, по европейским меркам, настоящего образования, быстро уловил главный недостаток голландского кораблестроения. Да, оно было поставлено на широкую ногу, высоко организовано. Однако голландцы более полагались на свой огромный кораблестроительный опыт. Придавая судну ту или иную форму и конструкцию, они уверенно и почти безошибочно могли сказать, как будет лучше. Но Петру этого было мало. Он был слишком пытливым учеником. Ему нужно объяснение, почему лучше. Уже тогда Петр понял, что только теоретические знания могут придать опыту крылья. Потому царь все чаще поглядывает в сторону Англии, приемы кораблестроения которой, как он слышал, выгодно отличались от голландских.
Здесь очень полезным оказалось знакомство с Вильгельмом III Оранским. Царь обратился к нему с просьбой устроить неофициальную поездку в Англию. Вильгельм знал, чем обрадовать и как поразить московского гостя. Он послал за царем целую эскадру. В январе 1698 года Петр поднялся на палубу линейного корабля «Йорк». Из всех военных судов, которые он до этих пор видел, «Йорк» был самым крупным. Неудивительно, что в продолжение всего перехода к берегам Альбиона царь облазил корабль от киля до клотика. Позднее, уже в канун возвращения на материк, англичане показали Петру 103-пушечный корабль «Британия» и 96-пушечные «Дюк» и «Триумф». Царственный плотник осматривал все уже наметанным глазом и сразу выделил последнее судно: «Корабль зело изряден».
Для Петра Англия стала еще одним открытием. Лондон поражал своими размерами. Жителей здесь было в 1,5 раза больше, чем в Амстердаме. Впрочем, огромный, богатый, грязный и туманный Лондон не заставил его сердце биться учащенно. Петр остался верен своей привязанности к Амстердаму.
Однако вне зависимости от симпатий и антипатий нельзя было не заметить, какими быстрыми темпами росло могущество Англии. Не за горами было время, когда Голландия, утратив ведущие позиции в заморской торговле, превратится в политическом отношении во второразрядное европейское государство. Едва ли Петр предугадывал столь печальную перспективу для любезной его сердцу страны. Но он интуитивно присматривался к Англии и, пускай не без пристрастия, сравнивал ее с Соединенными провинциями. При этом уже одно сравнение не в пользу Голландии было сделано — кораблестроение.
В Англии Петр несколько раз встретился с Вильгельмом. Король был столь любезен, что первым прибыл с визитом к Петру, остановившемуся в скромной гостинице на берегу Темзы. Два дня спустя Петра уже принимали во дворце, где был устроен бал. Однако куда больше бала и коллекции картин царя заинтересовал прибор для измерения силы ветра. Позднее Петр установит точно такой же у себя в Летнем дворце.
Английскому королю потомки обязаны превосходным портретом молодого русского государя, который, по утверждению современников, очень точно передал черты и характер царя. Петр изображен с выражением благородным и гордым, с блеском ума и красоты. Последнее все же заставляет думать, что художник Готфрид Кнеллер все же польстил своей модели. Впрочем, можно сказать и иначе: Кнеллер следовал не наставлениям своего учителя Рембрандта, сторонника точности изображения натуры, а законам жанра — он писал парадный, то есть льстивый портрет.
Позднее Корнелий де Бруин по этому портрету легко признал царя. «Я приветствовал его с глубочайшим почтением, — писал голландец в своих записках. — Государь, казалось, удивился и спросил меня по-голландски: „Почему признаете вы, кто я? И почему вы меня знаете?“ Я отвечал, что видел изображение его величества в Лондоне у кавалера Готфрида Кнеллера и что оно очень сильно врезалось в мою память… Он, казалось, остался доволен таким ответом».
Но если Кнеллер написал первый (?) живописный портрет, то в чем же заслуга Вильгельма? Именно он уговорил Петра позировать, что было совсем не просто — безделье сильно утомляло царственную «модель». Не случайно один из придворных герцога Антона Ульриха Вольфенбюттельского, наблюдавший московского государя в Кёнигсберге, с сожалением отмечал: «Царь отличается большой… живостью, препятствующей ему оставаться спокойным. Вот почему было так трудно снять с него портрет…» Из тех изображений Петра, которые все же появились в годы Великого посольства, творение Готфрида Кнеллера, несомненно, самое значительное. По крайней мере благодаря этому полотну хорошо видно, каким жаждала видеть просвещенная Европа выучившегося у нее московского государя. Портрет Кнеллера послужил
