Что ему было думать об этих странных случаях? Далберг снял скафандр и упал в кресло. Кажется, Анне была права со своим предупреждением. Не только в штольнях, повсюду таилась невидимая угроза. Ее воздействия проявлялись внезапно.

Но действительно ли не было лучшей защиты, чем побег в другое место? Побег был ему не по душе. Ему казалось недостойным уклоняться от препятствий. Он всегда предпочитал устранять то, что вставало у него на пути. Недовольный, он поднялся. Почему, черт возьми, у него не было никаких идей? Почему ничего не происходило, почему ничего не изменялось? Разве он собрал недостаточно опыта за свою многолетнюю пилотскую практику, не обладал достаточно острым умом, чтобы справиться с этой проклятой излучающей субстанцией?

Он чувствовал, что его нервы были переутомлены, что он не мог сконцентрироваться, и понимание этого постепенно разозлило его. Чтобы успокоиться, он начал ходить из стороны в сторону по мостику. Наконец, он остановился перед небольшим музыкальным ящиком с магнитофоном и проигрывателем дисков. Он позволил скоротать ему и спутникам несколько вахт во время восьмимесячного полета, но с момента посадки он больше не использовался.

Немного музыки, чтобы обрести душевное равновесие? Наугад, Далберг вынул с полки пленку и поставил ее. Балет. Гизела, второй акт… Спасибо, не надо! Хватит с него на сегодня блуждающих огоньков и богинь-норн, прядущих судьбу. Своей собственной Вилли ему было достаточно, даже если она скакала не с мертвыми лилиями в руках по лесному кладбищу, а снаружи по аммиачном снегу.

Следующая пленка уже больше понравилась ему. Бетховен, Йоркширский марш. Тарам там там… Далберг снова плюхнулся в мягкое кресло, откинул голову назад, закрыл глаза и вслушивался в такт. Раскачивал ногами, щелкал пальцами. И вдруг почувствовал, словно музыка освободила, растопила что-то застывшее, холодное внутри него, словно он открыл резервуар и высвободил энергию: сначала струйками, затем все более широкими потоками.

Тарара там там… Ноги и руки энергично били в такт; голова, плечи подергивались. Подергивались, словно наэлектризованные. Далберг вспотел. Затруднилось дыхание. Он начал задыхаться.

Достаточно!

Он слишком поздно опознал новую опасность. На равнине: тотальная блокада моторной нервной системы; теперь происходил обратный процесс: повышенная активность. Он больше не владел своим телом.

Немного позднее Далберг бессильно съехал с кресла и ворочался на полу, конвульсивно подергиваясь.

Анне поднялась. Странный приступ слабости совладал с ней как раз в тот момент, когда она поднялась на пригорок и протянула руки к передатчику и динамитным шашкам, и пару минут она чувствовала себя словно парализованная, не в состоянии даже пальцем пошевелить. Это прошло, и у нее не было никакого желания думать об этом. Она вообще больше ни о чем не хотела думать. Она чувствовала себя словно выжженной изнутри. У нее было лишь одно желание: быть на борту, рядом с Далбергом, сообщить ему то, что нужно было сообщить, и терпеливо выслушать его интерпретацию. Она была на исходе сил и своей проницательности.

Она прижала к себе передатчик и взрывчатку, медленно спустилась с возвышенности и пошла по своим следам через россыпь гальки, пока не дошла до входа в штольню. Чем ближе она подходила к космическому кораблю, тем спокойнее и уравновешеннее она становилась, тем больше чувствовала себя защищенной и в безопасности.

Даже местность казалась ей теперь уютной: равнина расстилалась в мягких серебряных тонах, на горизонте она сплавлялась со светло-голубым небом. Было безветренно, там пара больших клочков аммиака парили то тут, то там, словно заспанные мотыльки по чистому воздушному океану.

Обманчивый мир! Еще прежде, чем Анне достигла трапа, атмосфера снова стала напряженной, в ее сторону летели невидимые стрелы, которые пробивали защитный комбинезон и вызывали град ощущений как от уколов иглы, зуд и жжение, которое сообщалось ритмичными волнами мышечным волокнам, они вступали во взаимодействие с самими собой, приводя в движение конечности. Охваченная внезапным ужасом Анне рванулась вперед, уцепилась за алюминиевую лестницу, неистово перебирая перекладину за перекладиной и пробралась на животе до посадочной платформы. Ее руки дрожали, зубы стучали словно на морозе, когда заслонки наконец открылись и снова закрылись за ней. Затем припадок прекратился.

Через несколько секунд Анне почувствовала, как в ней возрастает свинцовая усталость. Бесконечно вяло она сняла шлем и тяжелую систему жизнеобеспечения, шатаясь зашла на мостик и свалилась в первое попавшееся кресло. Передатчик выскользнул у нее из рук, динамитные шашки покатились по полу.

Сквозь тяжелые веки Анне посмотрела вокруг себя. Она вскрикнула, когда обнаружила Далберга. Странно скрюченный в судорогах и изогнутый, он лежал у навигационного стола. К уголках его рта приклеилась пузыристая слюна.

Она подползла к нему. Он дышал ровно. Его сердце билось равномерно, но неестественно медленно. Находился ли он в таком же состоянии глубокого сна, как тогда на россыпи гальки? Анне знала, что и она через несколько минут уступит сковывающей потребности уснуть. С последними силами она, шатаясь, направилась к рации. Теперь им могли помочь только спутники.

Связь отрубалась. Анне обмякла. Прежде чем ее веки окончательно сомкнулись, она увидела, что повсюду по панели управления и электронным приборам на мостике танцевали крошечные снопы искр.

— Все еще ничего?

Сидя рядом с Веккером в кресле второго пилота, Бронстайн бесчисленное число раз уже обращался с этим вопросом к Вестингу, который сидел за передними сиденьями в вертолете и обслуживал рацию.

И на этот раз астрохимик покачал головой.

— Нет ответа.

Бронстайн начал жевать кончики усов в нервозном беспокойстве.

— Сколько еще, Веккер?

— Примерно тридцать минут лету.

— В темпе, в темпе!

— Моторы на пределе.

Сразу же после того, как срок с условленного времени регулярного радиоконтакта с Далбергом и Анне перешел все границы, комендант приказал прекратить исследования в вулканической траншее и как можно быстрее приготовиться к обратному полету. Уже через четверть часа стартовал вертолет. С тех пор прошло более двух часов, а вторая группа все еще не вышла на связь. Сначала все выглядело так, словно связь была блокирована, словно присутствовала техническая помеха, но затем снова послышалось слабое, характерное шуршание: Как передатчик, так и приемник на борту «Пацифики», очевидно, были исправны и включены, они работали; два-три раза с мостика были слышны звуки, похожие на шаги, затем пара неразборчивых обрывков фраз, но больше ничего. Об отсутствии второй группы не могло быть и речи. Каждый вызов Вестинга передавался через динамики на борту во все рабочие и бытовые помещения. То что Далберг и Анне спали в своих каютах и отключили динамики, было более чем невероятно. Значит, им что-то помешало. Что именно? От мысли о том, что предупреждение Анне могло подтвердиться, таинственное «излучение» могло привести к новому инциденту, у Бронстайн кровь ударила в виски. Действовал ли он безответственно, когда отклонил ее требование о перемещении местоположения, согласившись лишь на компромисс? Подверглись ли спутники по его вине опасности для жизни?

В темпе, Веккер, в темпе! Бронстайн скрипел зубами. Индикатор показывал максимальную скорость, внизу в быстрой последовательности пролетали заснеженные горные вершины, но свободная равнина все еще не хотела показываться на горизонте.

Все так хорошо начиналось. Уже первый день экспедиции принес ряд интересных открытий, которые безупречно вписались в гипотезу Веккера. Раздражение Вестинга по поводу экскурсии быстро пролетело, и вечером он пожимал геологу руку. Правда он как и прежде придерживался мнения, что в центре внимания должны быть анализы поверхности, но он признавал, что можно было увеличить расстояния между зондами и таким образом выиграть время, чтобы дополнить бурения несколькими дальнейшими исследованиями