— Постойте-постойте, но ведь это в аду работа, а в раю блаженство и отдых.

— Саванаторий! — скривилась насмешливо бабушка Тихая. — Саванаторий на тыщу тыщ человек! Эка, по-твоему, бог глупей твоего?!

— Выходит, по-вашему, в раю хуже, чем на земле?

— На земле на себя работаешь, а там на бога. На земле — што? Заработал на брюхо — и отдыхай. Там отдыхнуть не дадуть.

— Нюня, скажи хоть ты ей, деточка!

— Никакого ада и рая нет, — примирительно сказала Нюня.

— Хорошо бы, — буркнула недоверчиво Тихая, но, покосившись на Бабоныку, прибавила: — Хто на земле свое отработал, могуть помереть, а хто бездельничал, того бог до смерти не допустить — больно жирно будеть.

И тут на них выскочило неведомое существо. Ростом оно было, как муравей, но с головой вдвое, а то и втрое меньше; талии у него не было, да и вообще туловище, не в пример муравьиному, мягкое и упитанное, переходило в брюхо, загибающееся вверх.

— Ах, — сказала Бабоныко и спряталась за Тихую.

А Нюня схватила подвернувшийся камень и швырнула в пришельца.

Так же бесшумно, как появился, незнакомец исчез.

— О господи, — вздохнула Матильда Васильевна, — я и в самом деле подумала, черт какой-то. А всё вы, всё вы, Тихая, со своими отсталыми разговорами.

— Я не отстаю, — огрызнулась Тихая. — Ето ты со своей халатой чумазой за кажен камень цепляешьси — аж Нюнька тебе проташшить не можеть.

— Да тише вы, неразумные! — сказала, как взрослая детям, Нюня. — Будете так ругаться, на вас еще не такое наскочит.

— Людовик Иванович, где вы?! — тихонько крикнула Бабоныко.

— Лютик Иваныч, тебе не сождрали?! — крикнула и Тихая.

В отверстии показался свет фонарика, и Людвиг Иванович, отряхивая волосы и одежду, спрыгнул в камеру.

— Нет, не сожрали. Присыпало только немного. Хуже другое — Фиминых отметок дальше нигде нет.

— Может, это уже новый ход, а тот засыпан? — предположила Нюня.

— Возможно. Что ж, давайте пораскинем мозгами, где вероятнее всего можем мы обнаружить Фиму.

— Пораскинем, пораскинем, — проворчала Тихая. — Нычихе вон и раскидывать нечего — все давно пораскидала.

— Я очень сожалею, — сказала с достоинством Бабоныко, — что в нашем трудном и ответственном путешествии мы находимся в одном экспедаже с таким грубым, неучтивым человеком!

— Дядя Люда, мне кажется, уж у царицы-то муравьиной Фима обязательно побывает.

«Лишь бы с ним ничего не случилось», — тревожно подумал Людвиг Иванович, а вслух сказал:

— Ну, что ж, поищем камеру царицы. Она должна быть где-то в центре муравейника.

То, что слышали Людвиг Иванович и его отряд в гулком тоннеле, было не криком о помощи (не к глухим же муравьям было обращаться) и не стонами (Фимка был цел и невредим, хотя и засыпан), а песней:

Фимка спел ее, когда почувствовал, что, кажется, испугался. Испугался же Фимка в тот момент, когда до него дошло, что он даже не знает, в какую сторону копать.

Спел он только две строчки, пока не ощутил, что самый испуг прошел. Положение было, конечно, опасным, может быть, даже безвыходным, но едва прошла паника, Фимка понял: надо думать, а не бросаться из стороны в сторону. И воздух надо экономить. Вот почему, справившись с первым испугом, петь Фимка перестал.

Прежде всего он решил восстановить в памяти последние мгновения перед тем, как его завалило. Назад или вбок отскочил он под каменный навес? Сосредоточиться! Главное — сосредоточиться!

Хорошенько все обдумав, Фимка принялся рыть тесаком ход, не забывая его утрамбовывать и укреплять камнями и палками, если они попадались.

Он рыл уже, наверное, полчаса, когда услышал, что кто-то роет ему навстречу. Фимка совсем забыл, где он находится, и в первую минуту закричал: «Я здесь! Я здесь!» Но тут же опомнился. Замер. Остановился и тот, снаружи. Фимка взялся за тесак, и тот, снаружи, заработал тоже. Кто это был? Муравей? Или какой-нибудь приживал? Хорошо еще, если приживал-попрошайка! А если хищный, решивший его прикончить? В муравейнике полным-полно приживалов! Фимке даже пришлось еще раз медленно, внятно пропеть: Смелого штык не берет!..

Ну, что же, решил он, в самом деле, маловероятно, чтобы это был муравей, они же глухие; но кто бы это ни был, он роет к нему проход. В конце концов есть оружие, и, если не пугаться, всегда можно успеть им воспользоваться.

Пока Фимка думал, тот, снаружи, не работал. «Ещё уйдет!» — испугался Фимка и взялся за тесак.

Отковырнув последний пласт земли, тот, снаружи, даже царапнул Фимку. Фимка отскочил назад, выставив перед собой фонарик — фух, перед ним торчала мордашка муравья, еще очень маленького, наверное, только-только из кокона. Лишь сейчас Фимка сообразил, почему мураш копал, когда Фимка стучал тесаком, и переставал копать, когда Фимка замирал. Муравьи часто откапывают заваленного собрата, и попавший в беду подает знак стуком. У муравьев нет ушей, но сотрясение земли они ощущают всем телом. «Впрочем, может, у них и есть какой-нибудь особый орган слуха», — подумал Фимка и посмотрел задумчиво на своего маленького спасителя. Тот только что прочистил дыхальца и антенны и теперь смешно и неловко пробовал «поговорить» с Фимкой, поводя антеннами по тому месту, где у Фимки, будь он муравьем, должны бы тоже торчать антенны. Не найдя их, мураш неловко потоптался на месте.

Фимка понимал его растерянность — по запаху он, Фимка, был муравей муравьем, но ведь насекомые не просто чуют запах, они его как бы видят: это запах длиной в столько-то миллиметров с шестью ножками, а это хоть точно такой же длины запах, однако ножек всего четыре. Но мураш, только что вышедший из кокона, не подозрителен и незлобив. К тому же главное все-таки не форма, а запах. Ну, и, наконец, жизненный опыт — это жизненный опыт, а Фимка был чуть ли не первым существом, с которым столкнулся мураш, и после секундной растерянности он принял Фимку как должное.

— Надо же, — пробормотал мальчик, — такой маленький и уже спасаешь!

Он похлопал мураша по боку. Тот принял это за приглашение поделиться пищей, но зря старался — в зобике его еще ничего не было.

Фимка погладил мураша, и тому это, видно, понравилось. Фимка подумал и провел мелком по его панцирю. «Вот будет здорово, — подумал он, — я уже снова стану большим, и на мой письменный стол вдруг прибежит меченый муравей».

Тем временем мураш уже принялся укреплять сделанный ход.

— Счастливой жизни, малыш! — сказал Фимка, погладил его и двинулся в проход.

Он снова свободен, и ему надо во что бы то ни стало найти камеру царицы, для того чтобы добыть