— Я не лунознательная, — сердито фыркнула Тихая. — Ето, кому делать нечего, лупятся. А я крепость пробую. Скоро, чай, как хватются нас, така бомбежка пойдеть, што надо проверить бомбоубежище.

Людвиг Иванович нахмурился. Он и сам боялся, что в поисках их начнут вдруг пол взламывать. Мало ли что придет в голову людям, ошарашенным исчезновением сразу пяти человек. Нужно было уходить вглубь. Да и Фима, надо думать, был где-то глубоко в погоне за своими загадочными феромонами.

— Экипаж! — скомандовал Людвиг Иванович.

— О, экипаж! Какое французское слово! — воскликнула, прикрывая глаза, Бабоныко, а Тихая поджала губы и взвалила на плечи антенну.

Они двинулись в глубь тоннеля под песенку, которую на ходу сочинил Людвиг Иванович:

Бабоныко как раз подхватила, перепутав, конечно: «Мы сильны, мы могучи супружеством!», как вдруг к ней подскочил муравей и принялся щекотать ее антенной.

— Ха-ха-ха! — залилась нечеловеческим хохотом Бабоныко. — Ой, что он делает, ой, не могу! Ой, ха-ха-ха! Ой, ха-ха-ха!

Растерявшиеся попутчики остолбенели; неожиданно Бабоныко, продолжая хохотать с подвыванием, закатила муравью увесистую пощечину. От такой пощечины даже здоровый мужчина свалился бы с ног, но муравей только пошатнулся и вдруг выплюнул прямо в лицо Бабоныке струю ароматной жидкости.

— Он пьян! — возмутилась Матильда Васильевна. — Он совершенно пьян! Что у них, милиции нет?!

Муравья уже и след простыл, а Бабоныко все еще вытирала своим грязным кружевным платочком лицо:

— Это возмутительно! Это выходит из рамок! Это вне всяких приличий!

Между тем Тихая, стоя возле нее, все беспокойнее поводила кончиком носа. Наконец она подошла вплотную, чуть не уткнувшись в Матильду Васильевну, провела по ее щеке пальцем и облизала его. Бабоныко замерла на полуслове, а Нюня всплеснула руками:

— Бабушка Тихая, что вы делаете? Как вам не стыдно!

— Ето кому, мине стыдно? — обернулась к ней Тихая. — Свое собственное добро исть стыдно? У прошлый год кизиловое варенье сварила, так ети насекомые и до него добрались!

— Трофаллаксис! Вспомнил! — вскричал Людвиг Иванович. — Это называется трофаллаксис! Все, что поедают муравьи, расходится по всему муравейнику. Не возмущайтесь, Матильда Васильевна, муравей вас принял за собрата, просил поделиться тем, что съели вы, а вашу пощечину принял за такую же просьбу и отдал вам то, что имел.

Людвиг Иванович хотел что-то еще прибавить, но в это время Нюня так закричала, что ближайшие муравьи даже застопорили, задрожав антеннами, — у них хоть и нет известного ученым органа слуха, но звуки «толщиной» два-три микрона они чем-то слышат.

— Он здесь! Он здесь! — кричала Нюня. — Смотрите, смотрите! Фима где-то здесь!

На большом вцементированном в стену камне, куда случайно упал красный свет фонаря, виднелась неровная, но старательно проведенная мелом стрела. Только человек мог оставить такую метку, и этим человеком, конечно же, был Фимка.

Мгновение — и весь отряд стоял у стрелы.

— Он знал, что мы пойдем за ним! — лопотала Нюня. — Он нам путь показывает!

— Гениальный юноша, я всегда это утверждала! — важно повторяла Матильда Васильевна.

— Нет, милые женщины, Фима не знал, да и не мог знать, что мы будем разыскивать его. Но он знал, что муравейник почище египетских лабиринтов и лучше там, где ты уже прошел, оставлять метку с указанием направления. Но главное, главное, Фимка где-то здесь! Ура!

— Ура! Ура! Ура! — откликнулись Бабоныко и Нюня.

Он действительно был здесь, на расстоянии какого-нибудь метра от них. Но для существ ростом не больше пяти миллиметров это очень значительное расстояние, да еще не на ровном месте, а в запутанных ходах и переходах — все равно что в подземном высотном доме или, скажем, в карстовых пещерах, куда рискуют углубляться только опытные спелеологи. Не зря на Фиминой книжной полке было несколько книг об этих отважных разведчиках, спускающихся во тьму, в подземные лабиринты.

Фимка продвигался довольно быстро, светя себе фонариком.

Отразившись от стекла, неизвестно как сюда попавшего, но намертво вцементированного в стену, красный свет озарил самого Фиму. Он был в сандалиях, надетых на шерстяной носок, в шортах и шведке. Грудь Фимы перекрещивал патронташ, на поясе висели кобура и тесак в кожаных ножнах.

Каждый, взглянувший бегло на Фиму, удивился бы его боевому виду. Однако более внимательный наблюдатель заметил бы, что в ячейках патронташа находятся не патроны, а… пробирки, заткнутые резиновыми пробками. И если бы такой наблюдатель заглянул в Фимкину кобуру, он бы обнаружил… пульверизаторы, но еще больше удивился бы, узнав, что эти пульверизаторы все-таки оружие. В них находились вещества, убивающие муравьев, усыпляющие их и просто неприятные им. Но усыплять муравьев, пожалуй, не имело особого смысла, применять вещества, неприятные им, было рискованно. Что же касается ядов, то Фима только в крайнем случае согласился бы воспользоваться ими. Не для того он опускался в эту преисподнюю, чтобы вести себя, как какой-нибудь безмозглый гангстер или безответственный губитель живого. Он был разведчиком в мире, почти неведомом, потрясающе сложном и интересном, а главное, очень, очень нужном для людей мире. Даже взрослые не все это понимают, далеко не все, но Фима не зря много читал и много думал о судьбах человечества и Земли. Он знал, что если человечество вовремя не научится беречь живую природу, на которой оно покоится, как на своем основании, не научится сохранять в чистоте и здоровье леса и океан, огромную массу живых существ, человечеству придет конец. Не зря Фимка выписал в дневник слова академика Берга: «Жизнь человечества можно продлить на несколько миллиардов лет. Но если не приложить соответствующих усилий… жизнь на Земле окончится намного скорее, чем некоторые предполагают».

Фимка знал, что уже сейчас в атмосфере Земли кислорода на несколько процентов меньше, чем раньше, а углекислого газа больше, что химические средства, которыми убивают вредных насекомых, убивают и полезных насекомых, и птиц, а понемногу и человека. Между тем живая природа — не только фабрика кислорода, но и кладовая патентов для инженеров будущего.

Научиться понимать и управлять миром насекомых — грандиозная задача, на самых подступах к которой находился Фимка.

Он действительно искал феромоны — вещества, которые выделяют, нюхают и слизывают муравьи. Эти вещества — их запах, их вкус — можно было бы назвать беззвучной муравьиной речью, если бы это хоть сколько-нибудь походило на речь: разговор, рассуждение, беседу. Люди осознают то, что слышат, и выбирают, думают, как поступить. Муравьи же не думают. Их феромоны для них не речь, а приказы, именно приказы, верно запомнила Нюня. И тот муравей, который выделяет феромон, так же мало сознает