на Тихую, но той сейчас было совсем не до чистоты.

— Ехвимочка, деточка, Нюнечка, золотко, порыскайте, а?

И сама первая бросилась во двор. Тщетно, однако, ползали они втроем по кустам и дорожкам: фантик как ветром сдуло.

— Он мог упасть в соседний двор, — подумала вслух Нюня, и Тихая сунулась было к забору, но оттуда на нее рявкнул здоровенный пес.

— Поразводили тварь собачью! — чуть не расплакалась Тихая и, махнув рукой, двинулась к дому. В сгорбленной ее спине было столько безнадежности, что Фиме, наверное, жалко ее стало, и он предложил:

— А можно посмотреть у нас в вазочке, вдруг еще такая конфета есть.

Бабушка Тихая так и встрепенулась:

— Ехвимочка, посмотри!

Пока они перерывали конфеты в вазочке и в серванте, Нюня смотрела на Фимин стол.

Сундучок был открыт, и сверху в нем лежала толстая тетрадь. Нюня подошла ближе, чтобы заглянуть, что под тетрадью, но Фима сердито захлопнул крышку так что сундучок звякнул своими замочками.

Не то чтобы Нюня после этого обиделась — так уж получалось, что она на Фиму почему-то не могла обижаться, — просто ей вдруг стало так грустно! Нюня вышла и посидела во дворе, пока ей не стало снова любопытно. Тогда она поднялась на веранду и посмотрела в окно бабушки Тихой.

— Ехвимочка, детка, сам понюхай, — говорила как раз та.

Нюня глянула и ахнула — бабушка Тихая развязывала и давала нюхать Фиме свои баночки с медом, а Фима нюхал, слушал и говорил с уважительным удивлением:

— Вот елки-палки — ничего себе!

— Етот желтый понюхай, а потом етот, со зерном! Откуда его пчелка брала? Да ты нюхай, нюхай! Молодой, а нос совсем не работаеть. Акацию уже разнюхать не можешь! Ан акация-то разная. Ну, этот-то и сопатый разнюхаеть — липу ни с одним цветком не спутаешь. Ты нюхай, нюхай, Ехвим! Пчела-то, она хочь умная, да жадная. Положь сахар у керосин — она и керосин жрать будеть! Мураш умнее мураш на што зря не полезеть. А сахарин даже и пчела, на что жоркая, исть не станеть. Вот иди сюды, Ехвим, я тебе насекомому уму-разуму учить буду.

Дальше началось такое, что Нюня и думать забыла о своей обиде. Все горшки с цветами, какие были, и все баночки с вареньем и медом, и все вазочки с конфетами, и коробку с конфетными обертками бабушка Тихая с Фимой обнюхали, как собаки. Фима, правда, хотел и на вкус попробовать, только бабушка Тихая ему не дала, прикрикнула:

— Нюхать нюхай, а языком не загребай: не про тебе наживалось!

Нюня подвинулась поближе к окну, но Тихая повела своим дрожащим носом.

— Девчонкой пахнеть! — с отвращением сказала она и захлопнула окно. Так что Нюня уже слышать ничего не могла — только видела. как Тихая с жадным лицом, а Фима с лицом размышляющим нюхают все подряд.

В том, что бабушка Тихая обнюхивала каждую бумажку, ничего удивительного не было — сладенькое она любила. Но вот чего мальчик Фима обнюхивал каждую обертку, и каждую баночку, и цветы, и листья, и даже землю — этого Нюня понять не могла.

Это тоже было удивительно — дядечка с женским именем. Уже потом Нюня узнала, что у него просто иностранное имя — Людвиг и что он старый друг еще Фиминого папы. А у Фиминого папы было странное имя — Ревмир, если перевести на обыкновенный язык, то означает — революция и мир. Но тогда ничего этого Нюня еще не знала. Она просто мела веранду и пела прекрасную песню:

Она и не видела, как подошел дядечка и рассмеялся так, словно никогда в жизни не слышал эту песню.

— Мадемуазель, — спросил он, отсмеявшись, — Морозовы здесь живут, я не ошибся?

— Я не падмузель, — сказала Нюня. — А вы кто?

— Я дядя Люда от верблюда, — сказал в лад дядечка, и дальше тоже, как стихами: — А это что, избушка-развалюшка? А может, это немножко — домик на курьих ножках? А где пилигрим Ефим? Играет гаммы? Рвет букет для прекрасной дамы? Открывает тайны природы? Подводит к анодам катоды?

В это время выбежала Ольга Сергеевна, красивенькая Фимина мама, и закричала:

— Людочка! Не забыл?! Какой же ты умница! Фимка будет рад без памяти. Господи, Людочка, двенадцать лет ему исполняется. А давно ли он учился ходить? Давно ли он лопотал непонятное, а ты его так смешно «переводил»?!

— Но я не познакомился с прекрасной «падмузель», — сказал смешной дядечка. — Как вас зовут? Девочка-припевочка? Птичка-невеличка?

— Меня зовут Ню… Анюня…

— Анюня-горюня, прелестное имя Анна, — сказал смешной дядечка и, полуобняв ее за плечи, двинулся вслед за Ольгой Сергеевной.

Он же держал Нюню за плечи, поэтому и получилось, что Нюня тоже пошла в гости.

Фима вылетел навстречу и так радостно закричал, что Нюня никогда бы и подумать не могла, что он может кому-нибудь так обрадоваться. Дядя Люда поздравил Фиму с днем рождения и стал вынимать подарки: химический набор, трехцветный фонарик, микроскоп, и Ольга Сергеевна все говорила:

— Ну зачем надо было так тратиться?

А Фима говорил:

— О, фонарик, это мне очень надо! О, микроскоп, еще бы не надо!

А Нюня сидела тихо, потому что не знала, правильно она сюда зашла или нет, и ей очень не хотелось уходить.

— Сейчас будет готово жаркое, — объявила Ольга Сергеевна.

— Чаю, прежде всего чаю, — обыкновенными словами сказал дядя Люда.

И Фимина мама засуетилась, поставила на стол чайничек, сухари и сразу четыре вазочки с крышками. Но когда открыла первую крышку, получился первый конфуз: в вазочке вместо конфет в фантиках были завернуты камушки.

— Тюнь! — смешно сказал дядя Люда. — На фига мне эти камни? Иль на фабрике конфет больше сладенького нет?

У Ольги Сергеевны даже глаза разбежались, потому что она посмотрела сердито на Фиму и укоризненно на дядю Люду за то, что он сказал нехорошее слово — фига, и дядя Люда тогда выразился по-другому:

— Ну зачем мне эти кремни? Неужели от конфет дяде Люде будет вред?

— Эти «конфеты» мы подвинем Фиме, — выразительно сказала Ольга Сергеевна, а для дяди Люды раскрыла вторую вазочку. — Я знаю, ты любишь мед.

Но дядя Люда заглянул в вазочку и опять сказал: «Тюнь!», так что Нюня не выдержала и рассмеялась.