У Нюни был такой обычай: называть кукол по имени тех, кто подарил их. У нее была красная мартышка Матильда, медвежонок Матиль, матрешка Мотя и кукла Мутичка — всех их подарила Бабоныко, но из уважения к ее щедрости Нюня даже медвежонка назвала не Нык, что ему больше бы подходило, а Матиль. Черного пупсика она нашла, поэтому его звали просто Пупис. Цыганка Зика — подарок тети Зины. Осленок Розик — его подарила тетя Роза. И даже кукла Тиша — ее принесла Тихая вместе с шарфом для бабушки Матильды, когда уговаривала отдать ей кладовку.

Вечером, перед тем как лечь спать, Нюня устраивала для кукол чай. У них был свой собственный стол и свой чайник, и кофейник, и чашки, и тарелки, и вилки, и ложки. Это вечернее чаепитие было заслуженным отдыхом и очень веселым временем для кукол.

Нюнины куклы не торчали, как куклы некоторых других девочек, целыми днями дома — они бы со скуки умерли от такой жизни. С самого утра они отправлялись путешествовать и чего только не узнавали за день. Они бывали и на чердаке, и в погребе, и у соседей, и на веранде, и в саду — огромнейший мир. Опасности воробьи, вороны, кошки, соседские курицы и особенно бабушка Тихая подстерегали их. А вечером они собирались вместе, рассказывали друг другу всякие истории, и всем было интересно, и никогда они не ссорились. Однако с тех пор, как в доме поселился Фима, стали происходить удивительные вещи, и, конечно же, о них знали Нюнины куклы; но одно дело увидеть, а другое разобраться, что к чему, и теперь за столом частенько вспыхивали споры.

— Ехвимка жадный, — говорила о Фиме кукла Тиша, которая разговором походила на подарившую ее бабушку Тихую. — Ему мать на школьные завтраки даёть, а ён всё у свой сандук складаеть.

— Ты бы, конечно, все сразу слопала, — строго говорила Нюня. — А у Фимы есть цель и тайна!

И задумывалась, потому что и сама не могла решить, правда, что у Фимы есть цель и тайна, или, может быть, он все-таки немного жадненький.

Черный Пупис хихикал:

— Пришел в магазин: «Свешайте мне, тетя, пятьдесят грамм мяса». А продавщица: «Мы, мальчик, по столько не вешаем. Проходи, не мешай взрослым». Фима стоял, стоял сбоку: «А по скольку вы вешаете?» — «По полкило, по килограммам. Мальчик, это тебе не игрушечник, здесь людям продукты отпускаются».

— Вот видишь, Тиша, — говорила Нюня. — Фима же не просто копит, он на дело.

— А потом, — вовсю хохотал смешливый, но не очень-то умный Пупис, — пошел в другой отдел: «Тетя, у вас меда нет?» — «Иди, мальчик, иди, мед на базаре бывает».

— Ну, ешьте, ешьте, — недовольно говорила Нюня, — поболтать-то вы сами не свои.

— А знаете что, — предлагала Мутичка, — давайте ему соберем денежки и тихонько подбросим!

Очень добрая девочка была эта Мутичка, не зря Нюня ее любила больше других своих детей.

А уж когда деньги собирать, тут всем дела хватило, даже и про чай забыли: кто тащил копеечку, кто считал и записывал взносы. Всего пятьдесят копеек набрали, а подбросить их поручили Мутичке, потому что это была самая маленькая и самая ловкая из кукол — «девочка с пальчик».

А следующим вечером — снова за стол и снова разговоры да споры.

Кукла Тиша опять ворчала:

— Сказал своей матери, што не желаеть быть маленьким, а сам лекарства не пьеть, а складаеть их у свой яшшичек чагунный.

— Не «чагунный», а чугунный, — строго поправляла Нюня и поворачивалась к своей любимице: — Мутичка, ты все сделала, как мы решили?

— Да. И еще я подарила очки бабы Ныки, потому что ему нужны увеличительные стекла.

— А он?

— Фима пожал мне руку и сказал: «Передай, пожалуйста, Нюне, что я только теперь понял, какой она настоящий друг. Скоро я ей открою свою главную тайну, так и скажи. Может быть, некоторые меня не понимают, но у меня благородная цель».

— Вот видите! — говорила Нюня, оглядывая кукол.

И все куклы радовались и веселились и просили Зику спеть какую-нибудь прекрасную песню. Зика вскакивала, трясла своими черными кудрями, бусами и плечами и пела:

— Нюня, у тебя совершенно не поставленный голос! — чему-то смеялась Бабоныко: она думала, что это Нюня поет.

— Это же цыганский голос, — объясняла Нюня, но все-таки куклы начинали тише говорить и петь. Веселились, но так, чтобы никто им не помешал.

А назавтра все начиналось снова.

— Он колдун, — заявил как-то медвежонок Матиль, в ужасе мотая головой.

— Не колдун, а ученый, — поправила Нюня, хотя ей и самой было страшно.

— Он оживляет покойников, я сам видел, — стоял на своем Матиль.

— Не покойников, а утопленников.

— Я боюсь, я боюсь! — затвердил Матиль, уж очень он любил бояться.

— Чего же тут бояться, странный ты медведь. Вот ты утопнешь, а он тебя оживит. Разве плохо?

— А я все равно боюсь.

— И я боюсь, и я боюсь! — во всю мочь закричала мартышка Матильда и закувыркалась через свою красную голову. Ох, уж эта-то вообще ничего на свете не боялась, но очень любила всякую панику.

— Он их гоняет по кругу, — сказала, улыбаясь, матрешка Мотя.

Она не потому улыбалась, что ей было смешно. Она просто всегда улыбалась, потому что была настоящей разведчицей и никогда не теряла этого… самообладания. Даже когда Фима рассердился и тащил ее выбрасывать, она улыбалась, а ведь это все равно, что человека схватил бы и тащил пятиэтажный дом.

— Кого — их? — спросила Зика, которая была рассеяна, потому что всегда что-нибудь пела.

— Тш-ш, — сказала Нюня. — Об этом не надо говорить.

— А мне его жалко, — понурил голову осленок Розик. — У него такая большая тайна, и никто-никто ему не помогает.

— А мы вот соберем и подарим ему кукольную посуду, — предложила Нюня. Оставим немного для чая, а остальное подарим.

Обычно Нюня завидовала девочкам, которые ездили в пионерские лагеря. Но в это лето, даже если бы лагерь был на самом Черном море, Нюня и тогда бы не согласилась в него ехать.

Потому что в доме с самой весны, с самого раннего лета начались происшествия.

Как-то Нюне приснился сон, что она идет по цветочному городу. И деревья в городе цветочные, и дома из цветов, и трубы, и стекла в окнах из лепестков. То она шла по улице города, а то уже лежала в постели в каком-то из этих цветочных домов, и из одного дома сквозь лепесток розы свет падал розовый, а из другого сквозь нинютины глазки — фиолетовый и еще голубой и желтый. Нюню уже начало во сне поташнивать от ароматов, когда она взяла и проснулась.

Бабоныко не спала, лежала и улыбалась.

— О, де Филипп всегда дарил мне чайные розы, — сказала она, и Нюня удивилась, что бабушка Матильда тоже думает о цветах.

Впрочем, в комнате в самом деле чем-то пахло, и в первую минуту, как только она это заметила, Нюня подумала, что в саду расцвели какие-то цветы. Но тут же вспомнила, что никто у них цветов не садит: