что 'вздыхают по патриархальному укладу', что никак не могут расстаться с философским наследием ('с реакционными деятелями, как В. Розанов и К. Леонтьев'); за то, что одобряют взгляды таких защитников самодержавия, как Карамзин-историк и т. д. При этом огонь критики направлен на русское крестьянство и тех, кто смел о нем свое суждение иметь. В статье то выражается гнев в связи с решительным неприятием юродствования по поводу 'мужицких истоков', то ведется 'спор со сторонниками социальной патриархальщины', то клеймится 'справный мужик' вкупе с 'тоскливыми всхлипами', которые 'выражают интерес к крестьянству', то заявляется, что 'современный колхозник' с прошлой своей жизнью 'без какого- либо сожаления расстался'.

В чем тут дело? Автор стремился теоретически обосновать (ссылаясь на труды В. '. Ленина, из контекста которых он выхватывал необходимые ему цитаты) идею рабской сущности патриархального русского крестьянства. Поэтому-то с такой решительностью расправляется (именно - расправляется) с теми писателями, которые не могли согласиться с подобной 'теорией'.

Особую неприязнь вызывает у Яковлева славянофильство. Обвиняя славянофильство и 'неопочвенничество' в консерватизме, он стремился поставить последнюю точку в вопросе исчезновения национального сознания, которое отныне должно именоваться 'националистическим поветрием': 'Одним из таких поветрий являются рассуждения о внеклассовом 'национальном духе', 'национальном характере'. Это, считает он, не только объективистский подход к прошлому, но и 'игнорирование или непонимание того решающего факта, что в нашей стране возникла новая историческая общность людей - советский народ'.

Это не случайная оговорка - обвинение славянофилов и 'неопочвенников' начала 70-х годов в игнорировании 'исторической общности советских людей советский народ', Яковлеву уже в то время было известно, что именно русские становятся объектом беспрецедентного эксперимента по выведению новой человеческой общности, в которой национальное начало должно быть выхолощено и заменено принципиально иной категорией самосознания.

Как замечено, парадоксально, но это действительно так, - параллельно с духовным уничтожением русской нации набирал силу иной процесс подпитывание русофобии. 'Создавался фантом 'русской угрозы', истекающий кровью, погибающий русский народ якобы и представляет собою самую страшную опасность для всего остального мира, он и является душителем других народов. Действительно, нельзя сделать большего подарка палачу, чем объявить агрессором его жертву'2. Теперь об этом знают если не все, то многие, а в пору (1972 г.) 'теоретического' лицемерия Яковлева это было ведомо немногим. Наивность и доверчивость русских никак не предполагала возможности столь грозной опасности, надвигающейся на них с 'кремлевских сиятельных вершин'.

Опасность подобных 'теорий' не столько в их русофобской направленности, сколько в стремлении их авторов придать им некий идеологический принцип, которым якобы необходимо руководствоваться в практической деятельности. А это, как известно, неиссякаемый резервуар для спекулятивных воззрений - будь то в политике, науке либо художественном творчестве. По этим ложным вешкам, как правило, ориентируются те, кто заинтересован в извращении истины. Вот один из примеров. Если у Яковлева славянофильство носит 'дворянский, помещичий характер', то у Анатолия Ананьева (роман 'Скрижали и колокола', 1989) - это уже трупный яд, убивающий все живое в прошлом и настоящем. 'Явление славянофильства... возникло у нас вследствие общего истощения' и упадка духа, - твердил один из твердолобых графоманов нашего времени. - Кроме того, огромную, если не первостепенную роль в этом сыграло полное отмежевание наше от Запада... В этих условиях неминуемо и должно было родиться славянофильство, выдвинувшее целью своей возрождение нации, в сущности, лишь прочнее заковало эту нацию, то есть русский народ, в порочный круг и выполнило тем самым (ретивее, может быть, чем даже православие) реакционнейшую по отношению к своему народу функцию. Оно, это славянофильство, лишь увеличило разрыв между европейскими народами и Россией... Тут-то и возникает вопрос: насколько движение это имеет корни в народе и какова конечная (и скрытая!) цель его? Оно - как сосуд с ядом: за внешней привлекательностью и красивой оболочкой таятся страдания и смерть'.

Но ведь разговор, по сути, идет не о славянофилах - речь идет о России. Славянофильство лишь повод для очередного оплевывания русского народа: 'Тот народ, которому есть чем гордиться и достижения которого очевидны всем, не думает и не ищет некоего в себе предмета для гордости, а тот, которому нечем гордиться и который в упадке, - ищет и выдумывает, чтобы как-то утешить себя'. Так рассуждает герой романа, за плечами которого маячит фигура сочинителя, нашептывающего ему свои убеждения. '...Мы громогласно заявляем, - юродствует он, - что народ потерял нравственность, развратился, и это не слова, нет, нет, отнюдь не слова, а отсюда и вывод, что прекрасная сама по себе идея самоочищения, не подкрепленная политически и социально, может привести только к еще большему 'освинячиванию'... к скотству и самоуничтожению...' ,

Вслед за Гроссманом ('Все течет') Ананьев твердит о рабской сущности русских, их исторической подозрительности и духовной пассивности, а сверх того (опять же русских, но уже наших современников!) объявляет, 'что народ потерял нравственность, развратился', что ему присуща 'национальная амбициозность', что мы переживаем общее истощение духа и т. д. и т. п. Правду сказать, подобные пассажи редко встретишь даже на нынешнем бойком публицистическом рынке. '...На протяжении более полутора столетий мы только и делаем, чтобы возбудить в русских людях (я имею в виду, разумеется, славянофильство) ненависть (!) ко всему европейскому, а теперь уже и заокеанскому: и к политике, и к экономике, и особенно к культуре, которая, мы уже не можем представить себе, не опустошала бы и не развращала людей. Хотя, к слову сказать (а в дальнейшем попытаемся поговорить и основательнее), не с тайной ли завистью, не с мучительной ли болью смотрим мы на обилие товаров и яств на загнивающем 'ападе, смотрим и удивляемся уровнем (!) их нравственности, вытекающей из уровня и стабильности жизни?' Ах, эти русские, - суетится литературный пигмей, - они 'всегда полны подозрительности, непонимания и глухоты'. И еще: '...давайте посмотрим на дело с предельной реалистичностью и скажем себе, что для нас важнее национальная ли (и довольно сомнительная) амбициозность и аскетическое, с куском хлеба, квасом и луком существование, или та, в достатке и с крепкими семьями (и нравственностью в них), жизнь, о которой пока что дано только мечтать, наблюдая ее у других народов и государств?' Нет, это не капризы игривого воображения, но мировоззрение ослепленного ненавистью сочинителя Ананьева. Если присмотреться да поразмыслить, то не трудно понять: Ананьев и подобные ему переводят идеи А. Н. Яковлева на язык беллетристики - не более того.

Но вернемся к лукавому блюстителю непорочной чистоты большевистской идеологии в литературе. Во всей этой истории есть одна, быть может, самая трудно объяснимая сторона, вызывающая недоуменный вопрос: почему, по какой причине в самой образованной стране мира было безропотно воспринято беспрецедентное публичное унижение чести и достоинства лучших представителей русской культуры? (Ниже мы вернемся к этой проблеме.) Яковлев изрекал. 'Распустились', 'комплекс неполноценности' поразил литераторов: 'Один тоскует по храмам и крестам, другой заливается плачем по лошадям, третий голосит по петухам'. Эх, разобрало их! - подумает любитель 'красных вымыслов'. ' опять же, продолжает на страницах 'Литературной газеты' Яковлев - у одних 'нет понимания элементарного', у других 'давно набившие оскомину рассуждения' и 'юродство' по поводу 'мужицких истоков' и, представьте себе, даже 'реакционных умонастроений'; а третьим, то бишь 'новоявленным богоносцам', 'полезно всегда помнить (...) тоскливые всхлипы отдельных ревнителей' и т. д. Восемнадцать лет спустя он Продолжал шельмовать русских писателей: 'Возня в литературных подъездах', 'разногласия творческие, методологические, содержательные опускаются до групповщины, доносительства, готовности изничтожить оппонента, приклеить ярлык, оболгать. Все это действительно гнусно'. Досталось и 'интеллигентствующим холопам', погрязшим в 'мерзопакостной охоте за инакомыслием'. Писателям же он приписал 'мерзопакостные формы', 'комплекс неполноценности', а сверх того крепнущее 'людоедство' и 'признаки политической возни'...3).

И на этот раз литературные полуклассики, а точнее те, чьи имена были на слуху, снесли плевки члена Политбюро ЦК КПСС. Отчего бы это? Ведь была полная возможность встать на защиту если не родной изящной словесности, то хотя бы человеческого достоинства. Нет, молчали. (Между прочим, в майском номере за 1990 год 'Нашего современника' автор этих строк опубликовал аналитическую статью, в которой изобличил ложь и русофобию А. Н Яковлева. В заключении отмечалось: 'Если т. Яковлев начнет воплощать свои замыслы на практике, то Россию ожидают трагические потрясения')4.

* * *