Этот странный человек, одетый в военную форму, чувствовал себя в дыму и пламени самым превосходным образом. Должно быть, над бедолагой Хантом вволю посмеялись в полицейских участках, потому что, увидев, с каким вниманием его слушают люди из НЦ, пожарник не на шутку разволновался.

— Понимаете, этот пожар вообще был странный.

— Вы хотите сказать, подозрительный?

— Нет! Подозрительный — это когда поджог. А там было другое. Я ведь знаю, как и что горит, а там кругом бетон и перекрытие из металлоконструкций.

Облицовка консервативная — скорее уж обуглится, но не загорится.

— Однако пожар состоялся.

— И еще какой! Полыхало так, словно кто-то подливал и подливал бензин.

Знаете, как с сырыми дровами? Пока под ними кусочек сухого горючего — горят, а погаснет огонек — погаснет все. Так и в том здании. Гореть-то оно, конечно, могло, но чтобы с такой силой… И скажу вам откровенно: нет ничего хуже, чем наткнуться в таком пекле на труп. Но чтобы встретить живого… То есть чтобы вот так, как я говорил…

— И человек этот не пытался спастись?

— В том-то и дело! Если бы он бросился ко мне или кричал что-нибудь… Так ведь нет! Он только зыркнул на меня и зашагал в самую гущу огня…

— А вы?

— Что я? Я как очухался, так и потопал обратно.

— Вы говорили, что он был в форме военного?

— Так точно. Сам когда-то служил, так что немного в этом разбираюсь.

— Взгляните. — Ханту протянули подшивку с фотографиями армейской униформы всех стран НАТО и Варшавского Договора. — Может, есть что-то похожее?

Желтоватый палец пожарника неуверенно ткнул в одну из цветных вклеек.

— Интересно… — Помощник Николсона искоса взглянул на своего шефа.

Когда пожарник вышел, оба вздохнули.

— Значит, опять русские?

— Хант мог и ошибиться.

— А мог и вообще все выдумать…

Рассказ Пикопуло звучал менее красочно, но более правдоподобно. Человека, по описанию схожего с «огненной саламандрой» Ханта, он видел ночью у витрины второго магазина. Та же военная форма, сапоги, короткая стрижка, грудь и живот чем-то основательно перепачканы. Кажется, брюнет, хотя особенной уверенности в этом у Пикопуло не было. «Там было темно, мистер.

Вы же знаете нашу распоясавшуюся молодежь. Ни одного целого фонаря!..» На глазах у Пикопуло человек этот разбил витрину и, раздев одного за другим всех ближайших манекенов, с одеждой на плечах ушел в темноту.

— Прежде чем уйти, он одному из манекенов свернул голову. Взялся за шею одной рукой и свернул…

— Минуточку! Он проделал это одной рукой или все-таки двумя? Может, вы что-то путаете?

— Ни в коем случае, мистер! Сами посудите, в другой-то руке у него был целый ворох одежды!..

Морщась от кислого дыхания рассказчика, Николсон подумал, что неплохо было бы проверить обоих на детекторе лжи, а после подвергнуть гипнотестированию, но этим некогда было заниматься. Кроме того, что-то подсказывало, что человек, о котором они рассказывали, не вымысел. Только что с того?

Странный пожар, странный русский…

Вернулся помощник, он был возбужден и сиял, как новенькая никелевая монетка.

— Похоже, мы нащупали, босс! Этот пожар и каракатица загадочным образом связаны.

— С чего ты это взял? — Николсон принялся ожесточенно растирать лицо.

— Я послал ребят на пожарище. С тонометром Корбута. И он сработал! Честное слово! Николсон быстро соображал.

— Срочно пробу с того места, где прибор сработал! Осмотреть каждый сантиметр! И доставить сюда этот чертов манекен с оторванной головой.

Боб кивнул и исчез. А уже через полчаса на столе Николсона лежали оранжевые безликие камушки.

— Прибор! — Николсон протянул руку, как хирург за скальпелем. — Сейчас посмотрим…

Старший оперативник поднес тонометр к затвердевшим кусочкам. Светодиод на панели уверенно замигал.

— Так, а теперь сюда. — Николсон, волнуясь, поднял с пола голову изувеченного манекена. — Черт! И здесь то же самое!..

— Но слабее…

— Да, слабее, но это уже не важно.

— Корбута бы сюда!..

— Сегодня же вызовем. — Николсон поднес один из кусочков к лампе. — Похоже на янтарь, но какой-то уж очень багровый. Надо бы посидеть с этими камушками в лаборатории. И не здесь, а у нас в НЦ.

Он поднял с пола туловище манекена, приставил к нему пластиковую голову.

— Одной рукой? Представляешь? Боб отрицательно замотал головой.

— Вот и я не представляю…

В следующую минуту они уже вызывали на связь Вашингтон.

— Это ты, Джек?.. Подожди ворчать, сейчас ты у меня на руках забегаешь. Мои гаврики обнаружили след… Да, тонометр впервые что-то уловил! — Николсон торопливо выложил Йенсену все последние новости. — Это он, босс! Печенкой чую, что он… А насчет того, упустим или не упустим, можешь не волноваться. Мы этот город в один день перевернем… Только вот что с этим парнем делать? Не арестовывать же?

— Ни в коем случае! Если обнаружите, ограничьтесь наблюдением. Я выезжаю к тебе.

— Только захвати с собой Корбута.

— Захвачу. И еще. Фил… Не мне тебе говорить, как это важно. Этот человек нужен нам живым. Будь осторожнее! Возьми его в тройное кольцо и огради от любых случайностей. Ни полиция, ни хулиганье не должны тронуть и волос на его голове.

— Я понял, Джек.

— Тогда до скорого!

За ним охотились, и он это знал. Уже трижды за этот день его навещало недоброе предчувствие. Оглядываясь, Гуль пытался обнаружить преследователей, но прохожие вели себя вполне обыденно. Если за ним и следили, то делали это весьма искусно. Смутное ощущение экрана в голове нет-нет да и возвращалось, тревога Гуля не исчезала ни на секунду.

Словесный сумбур стекался со всех сторон — мысли снующих вокруг людей.

Довольно пестрый кавардак, способный утомить самого любопытного.

Что предпринять?.. Этот вопрос Гуль задавал себе каждую минуту. Он зверски устал: колесил по городу уже много часов и лишь раз присел вздремнуть в скверике, но и там сразу же понял — за ним продолжают наблюдать.

А может, не стоит бегать от них? Пойти навстречу, попробовать объясниться?

А чтобы поверили, обратить внимание на различие в артикуляции или продемонстрировать чтение мыслей… Если он убедит их, что он русский, что ему надо в Россию, почему бы им не помочь ему? Сладкое предположение заставляло его безнадежно вздыхать. Увы, в подобную помощь он не верил.

Ничего в этом мире никогда еще не делалось ради человека. Ради человечества — да! Но не ради одного-единственного человеческого существа. В интересах человечества пренебречь интересами отдельно взятого индивида — такая вот нелепость… В лучшем случае его примутся изучать, как некую диковину, показывать по телевидению, давать информацию в газеты. В худшем — бросят в подвал, как существо опасное для общества. Ни того, ни другого он не хотел.