Вот ведь как повернулось. Сначала они с Павлом гоняли по садоводству какого-то несчастного бомжа, а теперь гонят ее…
Сквозь грязные стекла была видна улица — через один участок от дома. Туда уже выехали оба «талиба». Они стояли, озираясь, и в ярости продолжали газовать. Ворон что-то втолковывал Антохе, что-то требовал… и наконец плюнул, спешился и пошел по огородам — прямо к веранде!
Марина, измученно оттолкнувшись от покрытой вагонкой стены, побежала в сторону, стараясь, чтобы отдельно стоящий сортир скрывал ее от глаз убийцы. Какое-то время ей это удавалось… но вот ее заметили. «Вижу!» — заревел Ворон, ускоряясь, валя сетку, отделяющую один участок от другого… Ускорилась и Марина. Шум моторов все отдалялся, зато шум чужого дыхания был все ближе.
И вдруг она выскочила к… ручью.
Нет, это был не ручей. Канава какая-то. Метра в два шириной и крайне подозрительная. Стоячая вода цвела и пахла гнилью. Марина в ужасе обвела это место взглядом. Дыхания едва хватало; промокшая одежда тянула к земле, умоляла: ляг, отдохни…
Неподалеку был перекинут ствол мёртвого дерева.
Туда, туда!
Марина обернулась и увидела продирающегося к ней Ворона. Балансируя, она перебежала по дереву через канаву. Преследователь смело запрыгнул на ствол, и все бы сейчас закончилось, все бы закончилось… если бы Марина не столкнула эту незамысловатую переправу. Вместе с Вороном.
Он — по шею в дряни, которой канава наполнена. Он сипло рычит и воет, от его головы идёт пар.
Мотоциклетного шума больше нет.
Тишина.
Жгучая ненависть затмила Марине разум. Закричав (без слов, без смысла), она швырнула стальной прут в торчащую из канавы голову и побежала дальше. Дубина полетела, как бита в «городках» — с подкруткой, — и влепила своим краем Ворону в область левого уха.
Голова с остекленевшим взглядом ушла под воду, но женщина этого уже не видела…
…Постепенно сгущались сумерки.
Ежесекундно оглядываясь, Марина пересекла площадь у бывшего магазина. План был — пересечь насквозь лесок, начинавшийся за магазином, и уйти в совершенно другой блок садоводств. Можно сказать, через границу. И таким образом навсегда отделаться от жутких преследователей.
Ей было страшно, но уже не так, как на поляне возле запруды.
Одежда все еще была влажной: к счастью, пока Марина двигалась — холода не чувствовала, а белье постепенно подсыхало. Конечно, надо было проникнуть в какой-нибудь из домов, попытаться растопить печку и обсушиться… впрочем, теперь-то она понимала, что незамеченной в этих, на первый взгляд, безлюдных декорациях остаться невозможно. Да и пустой дом с исправной печкой, наверное, не просто найти…
Все это было внешнее, понятное и решаемое.
Но как быть с настоящим ужасом и с настоящим холодом, которые сотрясали ее изнутри?
Страшные подробности прошедшего часа и, в особенности, лицо майора… то, во что превратили его красивое лицо, — не отпускали Марину ни на миг.
Шестой! — думала она.
Павел — Шестой!
Или уже Седьмой? Если Шестым считать Алексея Львовского, который ей был симпатичен с первой же секунды…
Колеса Рока крутились, перемалывая новые жертвы. А причиной всему — она.
…У заколоченного входа в магазин стоял мальчик в танкистском шлеме и размахивал велосипедной цепью. Велосипед его валялся рядом, на куче песка.
— Не подходи! — верещал он. — Я все брату скажу!
Брату?
На обезумевшем лице его ясно читалось: задешево он свою жизнь не отдаст! Цепь грозно рассекала воздух, поскрипывая в сочленениях. Марина, поддавшись секундному импульсу, схватила с дороги камень и метнула этот подручный снаряд в мальчишку: получай, гаденыш!
Попала.
Куда-то в туловище.
Цепь отлетела в одну сторону, тощее тельце — в другую. Марина пришла в себя. Что же я делаю, это же ребенок…
— Я тебя не зашибла? — кинулась она к пострадавшему.
Вдалеке послышался треск мотоциклетного мотора, и тогда Марина, перепрыгнув через хнычущего монстрика, помчалась в лес, не чуя земли под ногами…
Среда, вечер. ГРАФИК ЖИЗНЕННЫХ КОЛЕБАНИЙ
Ужин в больнице начинался рано — в шесть вечера. К отбою все жутко проголодаются: кому позволено, будут кипятить себе чай и делать бутерброды, кому не позволено, будут грызть сухари и печенье, а кому нельзя даже этого — те просто не поймут, что голодны.
Пациенту с фамилией Вечный было позволено почти все. В том числе не работать. Однако он никогда не отлынивал от обязанностей дежурного по столовой: вот и сейчас, на пару с другим бывшим психом, он поднял на отделение баки с едой. Реабилитационный корпус стоял особняком, еду подвозили на микроавтобусе, и дальше в дело вступали пациенты. Второй этаж, лифта нет. Очередь перед раздачей — со своими тарелками и чашками. Дежурные получали без очереди…
Кушать можно было как в столовой (это зал со столами, стульями и общим холодильником), так и уносить еду в общагу, комнаты в которой по привычке называли «палатами». Вечный был оригинален — в летнее время предпочитал выходить во двор, садиться на скамейку (а то прямо на травку) и устраивать пикник. Двери в этом корпусе не закрывались, и вообще, тюремное правило «дверных ручек нет, а каждая дверь — под ключом», не работало. Реабилитация, как-никак, — уже не совсем психиатрия.
Именно по дороге из столовой его и перехватил этот странный тип.
— Господин Вечный?
— Увы, только по паспорту, — откликнулся он. — По сути, я самый обычный. И уж, конечно, никакой не «господин».
Тот, кто обратился к нему, сошел бы здесь за инопланетянина. Светлый стильный плащ, фетровая шляпа, дорогие кожаные туфли. Холеное лицо, лайковые перчатки и… трость! Такие посетители обычно дальше администрации не заходили, тем более, совсем уж на задворки больничного городка.
Впрочем, приветливая улыбка, живой веселый взгляд…
Вечный частенько видел этого человека в главном корпусе. И сегодня утром видел, среди других участников скандала.
— Ну-ну, обычный, — произнес пришелец с иронией. — Я за вами уже два часа по больнице охочусь. Все вас знают — то тут видели, то там. Пока наконец я не догадался, что ужин-то вы никак пропустить не сможете, а значит, появитесь на отделении, к которому приписаны.
— Очень логичное умозаключение, — вынужден был признать Вечный. — Вы не возражаете, если я поставлю посуду? По моим расчетам, если наше общение продлиться еще несколько минут, я все это уроню.
— Да выбросьте вы эту дрянь, — скривился пришелец. — Нормально поужинать мы и в кафе сможем… договоримся о деле — и отметим знакомство.
Вечный поискал, куда бы деть заполненные тарелку с чашкой, и аккуратно опустил их на пол. В тарелке была перловая каша с двумя полосочками гуляша; в чашке — суррогатный кофе. Поверх каши лежали четыре прозрачных кусочка хлеба. Кому дрянь, кому — пища.
