поднимается вверх и остывает под железной крышей. Туа­лет только один, да и тот практически не за­ крывается — сломана задвижка на двери. Душа, в отличие от других убежищ, в которых уже довелось побывать Коннору и Рисе, нет, так что мысль о личной гигиене пришлось оставить сразу по прибытии. Содержащиеся в таких ус­ловиях подростки с каждым часом все больше походят на банду разъяренных преступников, готовых взбунтоваться в любую секунду. Воз­можно, те, кто устроил в ангаре укрытие, это понимали, поэтому следящие за порядком охранники вооружены.

Четыре мужчины и три женщины дежурят по очереди. Это такие же добровольцы, как Со­ня, только несколько более милитаризирован­ные. В одежде владельцы ангара придержива­ются армейского стиля, и вид у них усталый, даже изможденный. Но, несмотря на это, на лицах мужчин и женщин написана непреклон­ная уверенность в правоте своего дела, и Риса уважает их за это.

Каждый день в ангаре становится на не­сколько человек больше. Риса присматривает­ся к каждому из новичков. Коннор тоже отно­сится к ним с большим интересом, и девочка догадывается почему.

— Ты же тоже Льва высматриваешь, правиль­но? — спрашивает она, не выдержав.

— Почему ты так решила? — спрашивает он, пожимая плечами. — Может, я просто надеюсь встретить Беглеца из Акрона. Его же все здесь мечтают встретить.

Услышав это, Риса смеется. Даже в убежища, где дети находятся в полной изоляции, так или иначе просачиваются слухи. Говорят в том чис­ле и о Беглеце из Акрона, всадившем в инспекто­ра, пытавшегося его поймать, пулю с транквили­затором из его же собственного пистолета.

— Может, он тоже здесь появится, — шепчутся соседи по ангару. Для них он вроде знаменито­сти, это очевидно.

Риса не понимает, как мог появиться этот слух, ведь обстоятельства их бегства в средст­вах массовой информации не обсуждались. Но, как бы там ни было, ей обидно, что в мифе о Беглеце нет упоминания о ней. Рисе хочется, чтобы в сложившемся мифе помимо Клайда была бы и Бонни, но те, кто их придумывает, как правило, тяготеют к сексизму.

— Значит, ты не собираешься рассказывать им, кто такой Беглец из Акрона? — тихонько спрашивает она Коннора.

— Мне такого рода внимание не нужно, — от­вечает он. — Да и все равно никто не поверит. В их представлении Беглец — супергерой, здо­ровяк с огромными мускулами, вроде военно­го. Не хочу их расстраивать.

Группы продолжают прибывать, но Льва среди новичков нет. Зато с появлением каждо­го нового беглеца в ангаре нарастает напряже­ние. К концу первой недели, проведенной Рисой в убежище, в нем скапливается уже сорок три человека, а туалет по-прежнему один, и ду­ша как не было, так и нет. Кроме того, никто не говорит, сколько еще им придется сидеть в ан­гаре. Беспокойство витает в воздухе, смешива­ясь с запахом немытых тел.

Люди в хаки заботятся о них, следят, что­бы никто не оставался голодным, и старают­ся дать ребятам возможность чем-то занять­ся, чтобы избежать конфликтов. В ангаре есть пара ящиков с играми, несколько непол­ных колод карт и стопки потрепанных книг, списанных из библиотеки. Однако в убежище отсутствуют электронные приборы, и нет спортивного снаряжения, словом, предме­тов, могущих производить шум. «Если вас услышат снаружи, нам крышка», — часто по­вторяют надзиратели. Риса часто спрашивает себя, есть ли у людей в хаки какие-то другие интересы, или подвиг по спасению бегле­цов — дело всей их жизни. Не вытерпев, на вторую неделю она спросила одну из женщин: «Зачем вы все это для нас делаете?»

Надзирательница ответила, не задумыва­ясь, чисто механически, как на вопрос назой­ливого репортера. «Мы спасаем вас, потому что того требует совесть, — сказала она. — Ваше спасение — наша награда».

Все надзиратели так говорят. Риса даже на­звание придумала этой манере — «телевизионная речь». Общие фразы, никаких деталей. И это сквозит не только в словах, но и во взгля­дах. Такое впечатление, что они видят в толпе беглецов какую-то концепцию, а не стайку ис­пуганных детей. В результате люди в хаки упус­кают или намеренно не замечают всех тонко­стей социальной жизни в ангаре, а ведь эти на первый взгляд незаметные нюансы способны снести металлическую крышу не хуже, чем рву­щие в клочья воздух турбины реактивных само­летов.

К концу второй недели Рисе становится яс­но, к чему ведет такое отношение. Атмосфера бунта сгущается вокруг одного единственного человека, которого, как Риса надеялась, ей в жизни встречать больше не придется. Однако он появился, и привезли его вскоре после при­бытия в ангар Коннора и Рисы.

Роланд.

Как и раньше, в убежище у Сони, он остает­ся самым опасным парнем во всей компании. Все бы ничего, но в последнюю неделю Кон­нор тоже стал проявлять признаки эмоцио­нальной нестабильности. В тесных стенах про­межуточных убежищ он вел себя прилично. Там он еще был способен сдерживать темпера­мент и не совершил ни одного импульсивного или иррационального поступка.

Однако в ангаре, в пестрой и многочислен­ной компании беглецов он изменился. Порой ведет себя странно, находится в постоянном раздражении. Любой пустяк может вывести его из себя. Он уже поучаствовал в полудюжине драк, и Риса решила, что в этом и кроется при­чина, по которой родители решили отдать его на разборку. Она даже отчасти понимает их — такой бурный характер любого доведет до бе­лого каления и может подтолкнуть к крайнос­тям.

Здравый смыл подсказывает Рисе, что от него лучше держаться теперь подальше. Их со­юз возник по необходимости, но теперь, в из­менившихся условиях, сохранять его смысла нет. И все же день ото дня она чувствует, что ее тянет к Коннору все больше и больше... и что она волнуется за него.

Однажды, вскоре после завтрака, Риса подходит к Коннору, чтобы указать ему на се­рьезную опасность, которой он, похоже, не замечает. Коннор сидит в одиночестве на це­ментном полу и пытается выцарапать ржа­вым гвоздем чей-то портрет. Видно, что картину рисует он не здорово, хоть Рисе и очень хотелось бы, чтобы Коннор был талантливым художником. К сожалению, это не так. Риса расстроена, потому что ей ужасно хочется, чтобы в нем было хоть что-то, что искупало бы пороки его воспитания. Если бы он был художником, они могли бы найти точки со­прикосновения на почве творчества. Риса рассказала бы ему о своей страсти к музыке, и он бы ее понял. Но на самом деле он, скорее всего, даже не знает, что она пианистка, а ес­ли бы и знал, то едва ли заинтересовался бы этим.

— Кого ты рисуешь? — спрашивает Риса.

— Девушку, с которой был знаком дома, — от­вечает Коннор.

Риса незаметно загоняет в глубины подсо­знания охватившую ее ревность.

— Она тебе нравилась?

— Ну, вроде того.

— Слишком большие, непропорциональные глаза, — замечает Риса, изучая набросок.

— Наверное, это потому, что их я помню луч­ше всего.

— А лоб получился слишком низким. Если бы она была такой, какой ты ее нарисовал, мозг бы просто не поместился в голове.

— Да, слушай, ты угадала. Она не слишком умная.

Риса хохочет, и Коннор улыбается в ответ. Когда он в таком настроении, трудно даже представить себе, что он и тот драчун, которо­го она видела в течение всей недели, один и тот же человек. Глядя на него, Риса пытается понять, готов ли он услышать то, о чем она со­биралась ему рассказать.

— Ты хотела со мной чем-то поделиться или просто покритиковать рисунок? — спрашивает Коннор, глядя в сторону.

— Знаешь... мне было странно, что ты сидишь один.

— А, значит, ты решила стать моим психиа­тром.

— Все считают, что мы вместе. Если мы хотим сохранить в людях это убеждение, ты не мо­жешь все время вести себя асоциально.

Коннор оглядывается на собравшихся в ан­гаре ребят. Риса смотрит туда же. За стенами убежища утро, и каждый по мере сил пытается чем-то заняться. Все уже успели перезнако­миться и образовать несколько кружков по ин­тересам. Есть, к примеру, группа ребят, относя­щихся ко всему с ненавистью и неприязнью. Они, как всегда, перемывают кости остальным и критикуют все подряд, напоминая клубок ши­