ведомства Гесса Гитлер решительно определил судьбу канцелярии на Фоссштрассе. В штаб-квартире Гесса его неприятно поразили лестница в огненно-красных тонах и весьма скромная обстановка, далекая от пышности, свойственной другим партийным и государственным лидерам рейха. Вернувшись в рейхсканцелярию, Гитлер резко раскритиковал своего заместителя: «Гесс начисто лишен художественного вкуса. Через некоторое время мы выделим под его резиденцию нынешнюю рейхсканцелярию и не позволим ему ни малейших изменений. Он абсолютный невежа в искусстве». Подобного рода критика иногда означала конец карьеры, и в случае с Гессом ее все так и восприняли. Однако Гессу Гитлер ничего по этому поводу не сказал, и только по сдержанному отношению окружения Гитлера Гесс мог судить о том, что его положение пошатнулось.
В южной и северной частях города были спроектированы огромные железнодорожные вокзалы. Перед каждым из них предусматривалось озеро длиной 1005 метров и шириной 335 метров. От вокзалов открывался вид на огромный дворец с куполом, находившийся на расстоянии 1600 метров. Мы не собирались отводить в бассейны воду из Шпрее, загрязненной городскими отбросами. Как любитель водных видов спорта, я хотел заполнить искусственные озера чистой водой, пригодной для купания, а по берегам разместить раздевалки, лодочные станции и кафе. Зона отдыха в самом сердце города замечательно контрастировала бы с каменными громадами, отражавшимися в искусственном озере, хотя истинная причина была более прозаичной: болотистая почва не годилась для строительства.
К западу от озера предстояло возвести три огромных здания; центральное – новая берлинская ратуша длиной около 460 метров. Нам с Гитлером ратуша виделась по– разному, и после долгих обсуждений, несмотря на его сопротивление, мне удалось одержать верх. С одной стороны от ратуши планировалось здание главного командования военно-морских сил, с другой – берлинского полицейского управления. На восточном берегу в центре парка должна была появиться новая военная академия. Строительные планы всех этих сооружений уже были завершены.
Проспект между двумя центральными железнодорожными вокзалами с архитектурной доминантой – грандиозным Дворцом конгрессов – стал бы воплощением политической, военной и экономической мощи Германии и символом абсолютной власти ее правителя. В любом случае в проекте воплотился бы лозунг Гитлера из его речи на открытии новой рейхсканцелярии 2 августа 1938 года: «Берлин должен изменить облик, дабы соответствовать своей новой великой миссии».
Целых пять лет я жил этими планами, и – несмотря на все их недостатки и нелепости – не могу вырвать из сердца тот отрезок своей жизни. Когда я пытаюсь понять причины моей нынешней ненависти к Гитлеру, то иногда думаю, что к ужасу перед совершенными им преступлениями примешивается мое личное разочарование в его методах ведения войны, но я также сознаю, что все эти архитектурные планы стали возможными лишь благодаря его беспринципному стремлению к неограниченной власти.
Такие грандиозные проекты являются чем-то вроде симптома хронической мегаломании, а это весьма достаточная причина для размышлений. Пожалуй, аномальность нашего замысла не столько в его масштабах, сколько в нарушении общечеловеческих принципов. Величественный Дворец конгрессов с грандиозным куполом, будущая канцелярия Гитлера, огромное министерство Геринга, Дворец солдатской славы и Триумфальная арка – на все это я смотрел глазами Гитлера-политика. Однажды, когда мы разглядывали макет города, он взял меня под руку и со слезами на глазах доверительно произнес: «Теперь вы понимаете, почему мы собираемся строить с таким размахом? Столица Германской империи… о, если бы только мне хватило здоровья…»
Гитлер очень торопился с началом работ на восьмикилометровом стержне своего проекта. После тщательных расчетов с учетом непрерывности работ я пообещал ему завершить строительство к 1950 году. Это было весной 1939 года, и я воображал, что, установив столь короткий срок, доставлю ему особое удовольствие, а потому был несколько обескуражен его весьма сдержанным одобрением. Вероятно, он тогда обдумывал свои военные планы, которые в конце концов опрокинули все мои расчеты.
Иногда, правда, Гитлер сосредотачивал все свое внимание на соблюдении намеченного срока и, казалось, с нетерпением ждал 1950 года, так что, если все его архитектурные фантазии были лишь маскировкой военных экспансий, то это была самая успешная из всех его хитростей. Частые ссылки на политическую важность проекта должны были насторожить меня и заставить задуматься, но его явная уверенность в том, что воплощению наших планов ничто не помешает, могла усыпить любые подозрения. Я привык к его порой бредовым замечаниям. Задним числом легче отыскать связь между его похожим на транс состоянием и строительными проектами.
Гитлер был особенно озабочен тем, чтобы наши планы не стали достоянием гласности. Однако мы не могли работать в полной тайне: слишком много народу было задействовано в подготовительных работах. Иногда мы приоткрывали самые безобидные детали нашего проекта, и Гитлер даже разрешил мне опубликовать статью об основной идее нашего урбанистического обновления[52].
Однако, когда юморист из кабаре Вернер Финк посмеялся над нашими проектами, его тут же отправили в концлагерь, хотя, возможно, это был не единственный его грешок. По чистой случайности его арестовали как раз накануне того дня, когда я собирался посетить его шоу, дабы доказать, что не держу на него зла.
Мы были осмотрительны даже в мелочах. Когда задумывался снос берлинской ратуши, мы с помощью статс– секретаря Карла Ханке организовали «письмо в редакцию» одной из берлинских газет, чтобы выяснить мнение читателей. Разразилась буря протестов, и я отложил снос ратуши. Мы хотели, насколько возможно, щадить чувства общества. Например, мы долго думали, что делать с очаровательным дворцом Монбижу, на месте которого планировался музей, и решили перенести его в парк Шарлоттенбургского дворца. По тем же соображениям пришлось сохранить радиобашню и Столп Победы, нарушавший стройную линию нашего проспекта. Гитлер признавал в нем памятник немецкой истории, но не достаточно величественный, и собирался увеличить его высоту. Он набросал эскиз, до сих пор сохранившийся, и издевался над скупостью Прусского государства, сэкономившего даже в том случае, когда речь шла об увековечивании его триумфа.
Я оценил общую стоимость реконструкции Берлина в четыре – шесть миллиардов рейхсмарок, что по нынешним ценам равняется шестнадцати – двадцати четырем миллиардам дойчмарок. Если разложить эти затраты на одиннадцать лет, то получилось бы около пятисот миллионов рейхсмарок в год. И это вовсе не было утопией, ибо составило бы лишь одну двадцать пятую часть общего объема всех расходов на строительство в Германии[53].
Для собственного успокоения я предложил еще одно сравнение, правда, весьма спорное. Я рассчитал, какой процент общего дохода от налогов государства исключительно бережливый прусский король Фридрих Вильгельм I, отец Фридриха Великого, потратил на берлинское строительство, и оказалось, что его расходы гораздо больше (в процентном соотношении) предполагаемых наших, составлявших всего 3 процента от общей суммы налогов Германии, равнявшейся пятнадцати миллиардам семистам миллионам рейхсмарок. Разумеется, проведенная мною параллель была, как я уже отметил, сомнительной, ибо налоги начала XVIII века не идут ни в какое сравнение с налогами середины века ХХ.
Профессор Хеттлаге, мой советник по бюджету, съязвил по поводу нашего подхода к решению финансовых вопросов: «Муниципалитет Берлина полагает, что расходы должны зависеть от доходов, а у нас все наоборот». По мнению Гитлера и по моему тоже, не следовало выделять необходимые ежегодно пятьсот миллионов марок одной бюджетной строкой: каждое министерство и каждое правительственное учреждение должно было оплатить свое новое здание из собственного бюджета. Например, управление железных дорог заплатило бы за модернизацию столичной железнодорожной сети, город Берлин – за улицы и метро, а частные предприятия оплатили бы свои проекты.
К 1938 году, к восторгу Гитлера, мы утрясли все эти вопросы, и он, довольный нашей хитростью, заметил: «Расходы, распределенные таким образом, не привлекут ничьего внимания. Нам придется финансировать лишь Большой дворец и Триумфальную арку. Призовем народ внести посильный вклад, и министр финансов пусть ежегодно выделяет в распоряжение вашего ведомства шестьдесят миллионов марок. А что мы не используем, то отложим на будущее». К 1941 году я накопил двести восемнадцать миллионов рейхсмарок, а в 1943 году эта сумма возросла до трехсот двадцати миллионов. Я согласился на предложение министра финансов ликвидировать этот счет, не ставя в известность Гитлера.
Министр финансов Шверин фон Крозигк, возмущенный растранжириванием общественных фондов,
