Правда, обещанной продукции мы не дождались, поскольку изобретение не оправдало возложенных на него надежд.
Еще одна инициатива Гиммлера, постоянно увлеченного несбыточными проектами, закончилась подобным же образом. Он предложил поставлять в Нюрнберг и Берлин гранитные блоки, используя труд узников концлагерей; немедленно организовал фирму с ничем не примечательным названием и отправил заключенных в карьеры. Из– за поразительного невежества прорабов-эсэсовцев блоки трескались, и эсэсовцы в конце концов были вынуждены признать, что могут поставлять лишь малую долю обещанного гранита. Остальное передали дорожно-строительной организации доктора Тодта и пустили на булыжник для мостовых. Гитлер, возлагавший на Гиммлера огромные надежды, раздражался все больше и в конце концов язвительно заявил, что СС лучше бы заняться производством шлепанцев и бумажных мешков – традиционной тюремной продукцией.
Кроме всего прочего, по просьбе Гитлера мне предстояло спроектировать площадь перед Большим дворцом. К тому же я занимался зданием министерства Геринга и Южным вокзалом. Более чем достаточно, если вспомнить еще и о проектировании комплекса для нюрнбергских партийных съездов. Но поскольку на все эти проекты отводилось десятилетие, я справился бы, передав разработку технических деталей десятку своих сотрудников. Я вполне мог контролировать работу бюро такого размера. Мое частное бюро располагалось на Линденаллее в Западном округе рядом с площадью Адольфа Гитлера, бывшей площадью Рейхсканцлера, однако с обеда до поздней ночи я, как правило, работал в официальной конторе на Паризерплац. Здесь я распределял главные заказы между теми, кого считал лучшими немецкими архитекторами. Паулю Бонатцу, спроектировавшему множество мостов, я отдал первоочередной заказ – здание главного командования военно-морскими силами, и этот грандиозный проект очень понравился Гитлеру. Герману Бестельмейеру была поручена новая городская ратуша, Вильгельму Крайсу – здание главного командования сухопутными силами, Дворец солдатской славы и музеи. Петеру Беренсу, наставнику Вальтера Гропиуса и Миса ван дер Роэ, давно работавшему на электрическую компанию АЕГ, доверили новое административное здание фирмы на большом проспекте. Последнее назначение вызвало резкие возражения Розенберга и его ближайших помощников по культуре: они пришли в ярость, узнав, что предвестнику архитектурного радикализма дозволено увековечить свое имя на «улице фюрера». Однако Гитлер, высоко ценивший построенное в Ленинграде (еще в бытность его Санкт-Петербургом) немецкое посольство, поддержал мое решение. Несколько раз я убеждал моего учителя Тессенова принять участие в конкурсах, но он не желал отказываться от своего простого провинциального «ремесленного» стиля и упрямо сопротивлялся искушению проектировать монументальные здания.
К созданию скульптур я привлекал главным образом Йозефа Торака и Арно Брекера, ученика Майоля, а в 1943 году Брекер выступил посредником в приобретении скульптуры Майоля для Груневальда.
Историки (например, Тревор-Ропер, Фест и Буллок) отмечали, что в личном общении я избегал контактов в партии. К этому могу добавить, что и партийные шишки сторонились меня, поскольку считали выскочкой, но чувства всяких рейхсляйтеров и гауляйтеров меня не интересовали, ведь сам Гитлер всецело доверял мне. Кроме Карла Ханке, «открывшего» меня, я ни с кем не приятельствовал, ни один из партийных функционеров не бывал в моем доме. Я подружился с художниками, которым давал заказы, и их друзьями. В Берлине, когда удавалось выкроить время для дружеского общения, я проводил часы досуга с Арно Брекером и Вильгельмом Крайсом, часто виделся с пианистом Вильгельмом Кемпфом. В Мюнхене моими друзьями стали Йозеф Торак и художник Герман Каспар, которого вечерами очень редко удавалось удержать от громкого провозглашения монархических пристрастий.
Я также сохранил близкие отношения со своим первым клиентом, доктором Робертом Франком, для которого перестраивал особняк в 1933 году, еще до того, как стал работать на Гитлера и Геббельса. Особняк Франка располагался километрах в 130 от Берлина, и я часто проводил там с семьей субботы и воскресенья. До 1933 года Франк был генеральным директором прусских электростанций, но после прихода к власти нацистов был смещен со своего поста и с тех пор жил уединенно. От случавшихся время от времени нападок со стороны партии его защищала дружба со мной. В 1945 году я доверил ему свою семью – здесь, в Шлезвиге, они находились так далеко от эпицентра катастрофы, насколько это было возможно.
Вскоре после моего назначения мне удалось убедить Гитлера в том, что самые достойные члены партии давно занимают руководящие посты и для выполнения стоявших передо мной задач остались лишь партийцы второго звена. Тогда он позволил мне выбирать помощников по собственному усмотрению. Постепенно распространились слухи о том, что мое бюро – надежное убежище для тех, кто не вступил в нацистскую партию, и ко мне хлынул поток архитекторов.
Как-то один из моих сотрудников попросил у меня рекомендацию для вступления в партию. Мой ответ тут же разлетелся по всей Генеральной инспекции: «Зачем? Нам всем достаточно того, что я состою в партии». Мы очень серьезно относились к строительным планам Гитлера, но не испытывали особого благоговения перед гитлеровским рейхом.
Я также уклонялся от посещения партийных собраний, был мало с кем знаком даже в берлинских партийных кругах и пренебрегал партийными поручениями, хотя мог бы при желании добиться влияния в партии. Руководство отделом «Эстетика труда» я передал постоянному заместителю из-за хронической нехватки времени, но оправдал отсутствие у себя партийного энтузиазма абсолютной неспособностью к произнесению публичных речей.
В марте 1939 года я отправился в путешествие по Сицилии и Южной Италии в компании близких друзей – Вильгельма Крайса, Йозефа Торака, Германа Каспара, Арно Брекера, Роберта Франка, Карла Брандта и их жен. По нашему приглашению к нам присоединилась жена министра пропаганды Магда Геббельс, правда, путешествовала она под чужим именем.
В окружении Гитлера завязывалось множество любовных романов, к чему он относился снисходительно. Борман, например, с вполне ожидаемой от столь бесчувственного и аморального человека бестактностью, приглашал в Оберзальцберг любовницу-киноактрису, и та жила в его доме вместе с его семьей. Я только изумлялся, как справлялась с этой дикой ситуацией фрау Борман.
У Геббельса было множество любовниц. Статс-секретарь Ханке отчасти с возмущением, отчасти развлекаясь, рассказывал, как всемогущий министр культуры шантажировал юных киноактрис. Правда, отношения Геббельса с чешской кинозвездой Лидой Бааровой выходили за рамки обычной интрижки. Как раз в то время его жена порвала с ним и потребовала, чтобы он жил отдельно от нее и детей. Мы с Ханке были всецело на стороне фрау Геббельс, но Ханке усугубил семейный кризис, влюбившись в жену своего патрона, которая к тому же была на много лет старше его. Чтобы вызволить фрау Геббельс из щекотливой ситуации, я пригласил ее в путешествие. Ханке хотел последовать за ней, неустанно бомбардировал ее любовными письмами, но она твердо ему отказывала.
Фрау Геббельс оказалась приятной и здравомыслящей женщиной. Как правило, жены высокопоставленных персон рейха проявляли большую стойкость перед искушением властью, чем большинство их мужей; они не оторвались от реальности, не закружились в политическом вихре и с недоумением смотрели на подчас явное шутовство своих спутников жизни. Фрау Борман осталась скромной, несколько запуганной домохозяйкой, слепо преданной мужу и партийной идеологии. У меня создалось впечатление, что фрау Геринг мысленно подсмеивалась над суетностью и напыщенностью мужа. Ева Браун также не раз доказывала свое внутреннее превосходство. Во всяком случае, она никогда не использовала близость к власти в личных целях.
Сицилия с ее руинами дорических храмов в Сегесте, Сиракузах, Селинунте и Агригенте довершила бесценные впечатления нашего прежнего путешествия по Греции. При виде храмов Селинунта и Агригента я с некоторым удовлетворением осознал, что даже классическая архитектура не была свободна от порывов мегаломании. В колониях греки явно отошли от принципа умеренности, так восхваляемого на их родине. В сравнении с этими храмами поблекли все образцы сарацино-норманнской архитектуры, кроме разве что великолепного охотничьего замка Фридриха II, восьмиугольного Кастельдель-Монте. Еще одним ярким моментом нашего путешествия был Пестум, а вот Помпея показалась мне еще более удаленной от чистых форм Пестума, чем наши творения от мира дорийцев.
На обратном пути мы остановились на несколько дней в Риме. Фашистское правительство установило личность нашей незаурядной спутницы, и итальянский министр пропаганды Альфиери пригласил нас всех в оперу. Нам не удалось найти приемлемого объяснения тому, что вторая дама немецкого рейха путешествует за границей без мужа, и мы постарались уехать как можно скорее.
