купола. Стены, как и в нюрнбергских зданиях, предстояло возводить из камня. Их вес в сочетании с тяжестью купола производил бы колоссальное давление, что требовало необычайно прочного фундамента. Инженеры остановились на огромном бетонном фундаменте объемом 3 миллиона кубических метров, который, по нашим расчетам, осел бы в песчаной почве всего лишь на несколько сантиметров. Для экспериментальной проверки под Берлином был построен участок пробного фундамента[65].
Кроме чертежей и фотографий макетов только это и осталось от нашего проекта.
Во время работы над проектом Большого дворца я ездил в Рим ознакомиться с собором Святого Петра и был потрясен, осознав, что размеры сооружения не соотносятся напрямую с производимым им впечатлением. Как оказалось, в столь грандиозных проектах создаваемый эффект уже не пропорционален размерам здания. Я начал опасаться, что и наш дворец вызовет разочарование.
Советник рейхсминистерства авиации Книпфер, отвечавший за противовоздушную оборону, прослышав о нашем гигантском сооружении, немедленно издал директиву, согласно которой все будущие здания подобного масштаба должны строиться как можно дальше друг от друга, дабы уменьшить эффективность воздушных налетов. Безусловно, сооружение в центре столицы рейха, возвышающееся над низкими облаками, послужило бы идеальным ориентиром для вражеских бомбардировщиков, точно указывая на комплекс правительственных зданий. Я доложил эту точку зрения Гитлеру, но он с оптимизмом ответил: «Геринг заверил меня, что ни один вражеский самолет не пересечет границу Германии. Никакие соображения подобного рода не могут помешать нашим планам».
Гитлер был одержим идеей своего дворца. Мы уже закончили чертежи, когда он узнал, что и Советский Союз планирует строительство в Москве устремленного ввысь Дворца съездов, посвященного Ленину. Гитлер был крайне раздражен, чувствовал себя обманутым, ведь у него похищали славу строителя самого высокого здания в мире. И самое неприятное, он не мог своим приказом отменить решение Сталина. В конце концов он утешился мыслью об уникальности своего дворца: «Какая разница, чуть выше или ниже будет небоскреб. В нашем здании главное – купол!» После начала войны с Советским Союзом я убедился, однако, что мысли о московском здании-сопернике волновали Гитлера гораздо больше, чем он хотел показать. Как-то он сказал: «Теперь с их небоскребом покончено раз и навсегда».
Наш грандиозный дворец с трех сторон должен был отражаться в водной глади, что усиливало бы эффект. Мы планировали расширить Шпрее до размеров озера, а речные суда пустить в обход этого района по сети подземных каналов. Южный фасад дворца выходил бы на огромную площадь – будущую площадь Адольфа Гитлера, куда планировалось перенести из Темпельхофа ежегодные первомайские манифестации[66]. Министерство пропаганды разработало схему проведения этих массовых мероприятий. В 1939 году Карл Ханке рассказал мне о нескольких сценариях манифестаций, в зависимости от политических и пропагандистских целей, – от встреч школьниками высокопоставленных зарубежных гостей до мобилизации миллионов рабочих для выражения воли народа. Ханке с иронией говорил о «группах народного ликования», но, если бы все развивалось по нашему плану, для заполнения площади Адольфа Гитлера, вмещавшей миллион человек, пришлось бы привлекать все имеющиеся резервы.
Итак, дворец занимал бы одну сторону площади, новое здание Верховного главнокомандования вооруженными силами и административный корпус рейхсканцелярии – две другие, а четвертая сторона оставалась бы свободной, открывая великолепный вид на величественный проспект: это был единственный просвет в монументальном обрамлении огромной площади.
После Большого дворца самым важным и интересным зданием была резиденция канцлера, которую тоже можно было назвать дворцом. Как свидетельствуют сохранившиеся наброски, Гитлер продолжал размышлять над этим проектом в ноябре 1938 года[67].
В архитектурных планах выражалась все возраставшая по мере восхождения к абсолютной власти жажда Гитлера к утверждению своего статуса. Масштабы будущего дворца по сравнению с используемой вначале канцлерской резиденцией Бисмарка вырастали в сто пятьдесят раз. Дворец Гитлера превзошел бы даже легендарный Золотой дворец Нерона, занимавший площадь более миллиона квадратных метров. Построенный в самом сердце Берлина дворец должен был занимать – вместе с отведенными территориями – два миллиона квадратных метров. Анфилады салонов вели в обеденный зал на тысячи человек. Восемь огромных залов отводились под торжественные приемы[68]. Для театрального зала, оформленного в стиле герцогских театров эпохи барокко и рококо, предусматривалось самое современное сценическое оборудование.
Апартаменты Гитлера были расположены очень удобно: крытыми галереями соединялись с Большим дворцом, а с другой стороны примыкали к административным помещениям, в центре которых располагался его личный кабинет. По своим размерам парадный кабинет значительно превосходил приемный зал президента Соединенных Штатов[69].
Гитлеру так понравились долгие переходы дипломатов по величественным залам недавно завершенной канцелярии, что он пожелал повторить удачное решение и в новом здании. Я удвоил расстояние, которое приходилось преодолевать посетителям.
По сравнению с рейхсканцелярией, построенной в 1931 году, устремления Гитлера возросли в семьдесят раз[70]. Эта цифра позволяет представить, как развивалась его мегаломания.
И посреди всего этого великолепия Гитлер предпочел в своей сравнительно небольшой спальне белую эмалированную кровать. Как-то он сказал мне: «Ненавижу роскошь в спальне. Гораздо удобнее я чувствую себя в простой кровати».
В 1939 году, когда наши планы стали воплощаться в жизнь, геббельсовская пропаганда продолжала навязывать немецкому народу миф о скромности и простоте фюрера, и, чтобы не разрушить созданный образ, Гитлер никого не посвящал в планы создания личного дворца и будущей рейхсканцелярии. Правда, во время одной нашей зимней прогулки он попытался обосновать свои быстро растущие запросы:
«Видите ли, я сам вполне удовольствовался бы маленьким домиком в Берлине. У меня достаточно власти и престижа, я не нуждаюсь в роскоши для поддержания своего авторитета. Однако поверьте, те, кто придет за мной, сочтут подобную демонстрацию богатства совершенно необходимой. Только это и поможет удержаться многим из них. Вы вряд ли способны представить себе, какую власть над своим окружением обретают мелкие личности на таком величественном фоне. Залы с великим историческим прошлым возвысят даже незначительного преемника до исторического уровня. Вот почему мы должны завершить строительство при моей жизни – я должен успеть пожить здесь, чтобы мой дух привнес традицию в это здание. Даже если я проживу в нем всего несколько лет, этого будет вполне достаточно».
В 1938 году в речах, обращенных к строителям рейхсканцелярии, Гитлер высказывался в подобном же духе, хотя и не раскрывал своих грандиозных планов, к тому времени уже вполне сформированных. Как фюрер и канцлер немецкой нации, он, мол, не войдет во дворец рейхспрезидента, ибо не собирается жить в доме предшественника, но немецкое государство получит представительское здание, достойное любого иностранного короля или императора.
2 августа 1938 года в своей речи, посвященной подведению под крышу новой канцелярии, Гитлер сказал: «Я не только канцлер, но и гражданин рейха. Как гражданин, я все еще живу в мюнхенской квартире, которую занимал до пришествия к власти. Однако как рейхсканцлер и фюрер немецкой нации, я хочу, чтобы Германия имела величественные общественные здания, как любая другая страна, и даже еще более величественные. Вы понимаете, что чувство собственного достоинства не позволяет мне переехать в уже имеющиеся дворцы. Ничего подобного я не сделаю. Новый рейх овладеет новыми территориями и построит собственные здания. Я ни в коем случае не воспользуюсь старыми. В Москве власть занимает Кремль, в Варшаве – Бельведер, в Будапеште – Кёнигсбург, в Праге – Градчаны. Повсюду это какие-то старые здания. Я же стремлюсь к тому, чтобы новому германскому рейху не пришлось стыдиться сооружений своего прошлого. Более того, новая немецкая республика никогда не станет квартирантом в кайзеровских дворцах! Пока другие живут в Кремле, Градчанах или любой другой цитадели, мы увековечим престиж рейха во дворцах, рожденных нашим временем… Я не знаю, кто переедет в эти дворцы, но, видит Бог, это будут лучшие сыны нашего народа независимо от их происхождения. И одно я знаю наверняка: никто в целом мире не посмеет презирать сынов нашего отечества, вышедших из низов общества. Как только Германия призывает кого-то в свои представители, он становится ровней любому иностранному
