примерно как выпускник танцкласса на последнем балу: изо всех сил старался ничего не напутать, произнести достаточное число комплиментов, при встрече и прощании поцеловать ручку, как это принято у австрийцев. Когда вечеринка заканчивалась, он еще ненадолго оставался в привычном тесном кругу, чтобы повосторгаться женской красотой. В женщинах его больше интересовала фигура, чем обаяние или ум. В его речах сквозила убежденность подростка в неосуществимости своих желаний. Гитлеру нравились женщины высокие, с пышными формами. Ева Браун, довольно маленькая и изящная, явно была не в его вкусе.

Году в 1935-м, насколько я помню, подобные приемы резко прекратились. Причины я так и не узнал, может быть, все же возникли сплетни. Но как бы там ни было, Гитлер вдруг заявил, что женщин отныне приглашать не будет. С тех пор он довольствовался кинозвездами в ежевечерних фильмах.

Примерно в 1939 году Еве Браун отвели спальню в берлинской резиденции, примыкавшую к спальне Гитлера. Окна ее спальни выходили в узкий дворик. Здесь она вела жизнь еще более изолированную, чем в Оберзальцберге, украдкой пробиралась в здание через боковой вход и поднималась наверх по задней лестнице, никогда не спускалась в нижние комнаты, даже если в апартаментах находились только старые знакомые, и искренне радовалась, когда я составлял ей компанию, скрашивая долгие часы бесцельного ожидания.

В Берлине Гитлер очень редко посещал театральные спектакли, разве что оперетты. Он никогда не пропускал новые постановки уже ставших классическими оперетт «Летучая мышь» и «Веселая вдова» и обычно вносил значительные суммы из «личного кошелька» Бормана на более пышные декорации и костюмы. Я сам смотрел с ним «Летучую мышь» по меньшей мере пять или шесть раз в разных городах Германии. Любил он и музыкально-танцевальные ревю. Несколько раз ездил в «Зимний сад» на представления берлинского варьете и наверняка ездил бы чаще, если бы не стеснялся, что его там увидят. Иногда он посылал в «Зимний сад» вместо себя лакея, а потом поздно вечером просматривал программку и требовал подробного отчета. Иногда он посещал театр «Метрополь», где ставились безвкусные мюзиклы со множеством полуголых девушек.

Во время ежегодного Байройтского фестиваля Гитлер посещал все концерты первого цикла. Я не особенно хорошо разбирался в музыке, и мне казалось, что в беседах с фрау Винифред Вагнер он проявлял знание музыкальных нюансов, но еще больше его интересовало дирижирование.

Однако кроме Байройта Гитлер очень редко посещал оперу, и его первоначальный интерес к театру также скоро иссяк. Даже его увлечение Брукнером не было особенно заметным, хотя перед каждой из «речей о культуре» на нюрнбергских партийных съездах исполнялся отрывок из какой– либо симфонии Брукнера. Однако Гитлер тщательно следил за тем, чтобы его считали человеком, страстно увлеченным искусством. Больше всего он говорил о книгах по военной науке, военному флоту и по архитектуре, которые с глубоким интересом изучал ночами. Его замечаний о другой литературе я не слышал.

Я привык работать с полной отдачей сил, и пустая трата Гитлером рабочего времени меня озадачивала. Я еще мог понять, почему он так скучно проводит вечерние часы, но по сравнению с примерно шестью часами досуга рабочий период был слишком коротким. Я часто спрашивал себя: а когда он вообще работает? Вставал он поздно и час-два посвящал официальным совещаниям, но начиная с обеда, следовавшего сразу за совещаниями, бесцельно растрачивал время вплоть до глубокой ночи[45].

Страсть к изучению строительных планов угрожала его редким вечерним деловым встречам. Адъютанты часто просили меня: «Пожалуйста, сегодня не показывайте никаких проектов». В таких случаях я оставлял чертежи на телефонном коммутаторе у входа и на вопросы Гитлера отвечал уклончиво. Иногда Гитлер разгадывал эти уловки и сам отправлялся искать мои чертежи в приемной или гардеробе.

В глазах народа Гитлер был лидером, оберегавшим нацию днем и ночью. Вряд ли это соответствовало истине. Его распорядок дня больше подошел бы свободному художнику. Гитлер часто откладывал решение важных проблем на недели, занимаясь пустяками, а затем вдруг на него находило «озарение», и через несколько дней интенсивной работы он принимал окончательное решение. Безусловно, дневные и вечерние застолья служили ему испытательными стендами для новых идей. Здесь он мог пробовать различные подходы, шлифовать и совершенствовать свои замыслы перед некритичной аудиторией, а придя к решению, снова погружался в праздность.

По вечерам я посещал Гитлера раз или два в неделю. Около полуночи, после просмотра последнего фильма, он иногда выражал желание посмотреть мои чертежи и детально изучал их часов до двух-трех ночи. Остальным гости либо коротали время за бокалом вина, либо расходились по домам. Все прекрасно понимали, что вряд ли им удастся поговорить с Гитлером, поглощенным своим любимым делом.

Больше всего Гитлера притягивал макет, собранный в бывших выставочных залах берлинской Академии искусств. Чтобы беспрепятственно попадать туда, он приказал прорубить дверные проемы в стенах между канцелярией и нашим зданием и проложить между ними тропинку. Иногда он приглашал вечерних гостей в нашу студию. Вооружившись ключами и фонариками, мы отправлялись на экскурсию. В пустых залах стояли подсвеченные прожекторами макеты. От меня никаких пояснений не требовалось – Гитлер с горящими глазами сам комментировал проект до мельчайших подробностей.

Наибольшее впечатление производила новая модель, освещенная яркими лампами с той стороны, откуда солнце должно было освещать реальные здания. Большинство макетов мы делали в масштабе 1:50. Краснодеревщики воспроизводили самые мелкие детали, а затем дерево раскрашивалось под те материалы, которые будут использоваться при строительстве. Отдельные секции постепенно собирались вместе, и перед нами, протянувшись через залы бывшей Академии искусств на 30 метров, возникал трехмерный макет будущего проспекта.

Особый восторг Гитлера вызывала большая модель в масштабе 1:1000. Ему нравилось «входить на свою улицу» в разных местах и оценивать ее будущий эффект. Например, он представлял себя туристом, прибывшим на южный вокзал, или восхищался грандиозным дворцом из центра улицы. Он наклонялся, чуть ли не опускался на колени, чтобы макет оказался чуть ниже его глаз, и не переставал говорить с необычайным оживлением. Только в эти редкие моменты он забывал о своей обычной сдержанности. Ни в каких других ситуациях мне не случалось видеть его столь раскованным и непринужденным, а сам я, усталый и почтительный – даже после многих лет знакомства с ним, – хранил молчание. Один из моих близких знакомых так сформулировал наши удивительные отношения: «Знаете, кто вы? Неразделенная любовь Гитлера».

Эти залы тщательно охранялись, и никому не дозволялось осмотреть макет без особого разрешения Гитлера. Однажды во время осмотра модели большого проспекта Геринг, пропустив вперед свою свиту, с волнением произнес: «Несколько дней назад фюрер говорил со мной о моей миссии после его смерти. Он предоставляет мне полную свободу действий. Лишь одно он заставил пообещать ему: никогда не заменять вас никем другим, не вмешиваться в ваши планы и все оставлять на ваше усмотрение. И еще выделять в ваше распоряжение любые деньги, какие вам понадобятся. – Геринг выдержал торжественную паузу. – Я пожал фюреру руку и пообещал выполнить его волю, а теперь я обещаю это вам». После этих слов он долго и прочувствованно пожимал мне руку.

Мой отец также приехал посмотреть работу ставшего знаменитым сына. Увидев макеты, он лишь пожал плечами и сказал: «Вы все сошли с ума». Тем же вечером мы пошли в театр на комедию с Хайнцем Рюманом в главной роли. По чистой случайности в театре оказался и Гитлер. В антракте он послал адъютанта спросить, не является ли пожилой человек, сидящий рядом со мной, моим отцом, а затем пригласил нас обоих в свою ложу. Когда отец, прямой и сдержанный, несмотря на свои семьдесят пять лет, был представлен Гитлеру, он задрожал так сильно, как я никогда не видел ни до, ни после, побледнел и, не ответив ни слова на щедрые похвалы, которыми фюрер осыпал меня, покинул ложу. Впоследствии отец никогда не упоминал ту встречу, а я так и не спросил его, почему при виде Гитлера с ним случился нервный припадок.

«Вы все сошли с ума». Сейчас, когда я перебираю многочисленные фотографии макетов нашего когда- то казавшегося величественным проспекта, то понимаю, что он был не только безумным, но и скучным.

Разумеется, мы сознавали безжизненность улицы, состоящей только из общественных зданий, и оставили примерно две ее трети под частную застройку. При поддержке Гитлера мы отвергали попытки