Фтататита (подозрительно). К кому же?

Потин. К римлянину помогущественней, чем Луций. И запомни, домоправительница: ты думала, до того как явился Цезарь, что будешь со своей кликой править Египтом от имени Клеопатры; я воспротивился этому…

Фтататита (прерывает его, бранчливо). Да, а ты думал, что ты с твоей кликой будешь править от имени Птолемея?

Потин. Лучше я или даже ты, чем женщина с римским сердцем; а это то, чем стала теперь Клеопатра. Пока я жив, она не будет править. Запомни это! (Уходит.)

Близится время обеда. Стол накрыт на кровле дворца; туда-то и поднимается Руфий, ему предшествует величественный придворный с жезлом; сзади идет раб и несет на руках инкрустированный табурет. Преодолев бесчисленные ступени, они, наконец, вступают под внушительную колоннаду кровли. Легкие занавеси протянуты между северными и восточными колоннами, дабы смягчить жар лучей заходящего солнца. Придворный подводит Руфия к одному из этих затененных мест. Шнур от занавесей висит между колоннами.

Придворный (с поклоном). Римский военачальник будет ожидать Цезаря здесь.

Раб ставит табурет около самой южной колонны и исчезает за занавесями.

Руфий (усаживается, он несколько запыхался). Уф! Вот это лестница! Высоко ли здесь?

Придворный. Мы на кровле дворца, о любимец побед!

Руфий. Хорошо, что любимцу не нужно карабкаться еще выше.

С противоположной стороны, пятясь, входит второй придворный.

Второй придворный. Цезарь идет.

Входит Цезарь. Он только что выкупался и облачился в новую пурпурную шелковую тунику; вид у него сияющий, праздничный. За ним идут два раба и несут легкое ложе – нечто вроде скамьи, украшенной тонкой резьбой. Они ставят его возле самой северной из затянутых занавесями колонн и исчезают. Оба придворных с церемонными поклонами следуют за ними. Руфий встает навстречу Цезарю.

Цезарь (подходя к нему). А, Руфий! (Разглядывает его одеяние с восхищенным удивлением.) Новая перевязь! Новый золотой эфес на мече! Да ты подстригся! А бороду – нет, непостижимо уму! (Нюхает бороду Руфия.) Так и есть! Клянусь Юпитером Олимпийским, он надушился!

Руфий (ворчливо). Ладно, ведь не для себя же я старался.

Цезарь (нежно). Нет, Руфий, сын мой, для меня, конечно. Дабы почтить день моего рождения.

Руфий (пренебрежительно). День рождения! У тебя каждый раз день рождения, как только надо умаслить какую-нибудь смазливую девчонку или утихомирить какого-нибудь посла. За последние десять месяцев у тебя их было семь.

Цезарь (сокрушенно). Да, Руфий, это верно. Никак не могу отучить себя от этих маленьких хитростей.

Руфий. Кто обедает с нами, кроме Клеопатры?

Цезарь. Аполлодор, сицилиец.

Руфий. Этот щелкопер?

Цезарь. Полно. Этот щелкопер – забавный враль, всегда может рассказать что-нибудь, спеть песню и избавляет нас от труда расточать любезности

Клеопатре. Что для нее два таких старых политика, эдакие лагерные медведи вроде нас с тобой? Нет, Аполлодор в компании – чудесный малый, Руфий, чудесный малый.

Руфий. Да, он немножко плавает, немножко фехтует… Мог бы и хуже быть. Вот если бы он еще научился держать язык на привязи!…

Цезарь. Да пощадят его от этого боги. Ох, эта жизнь воина! Скучная, грубая жизнь – жизнь дела. Это самое худшее в нас, римлянах. Труженики, работяги, пчелиный рой, обращенный в народ. То ли дело краснобай с таким умом и воображением, которые могут избавить человека от необходимости вечно что- нибудь делать!

Руфий. Гм, сунулся бы он к требе со всем этим после обеда! Ты замечаешь, что я пришел раньше, чем положено?

Цезарь. Н-да, я сразу подумал, что это неспроста. Ну, что случилось?

Руфий. Нас слышат здесь?

Цезарь. Наше уединение располагает к подслушиванию, но это можно исправить. (Дважды хлопает в ладоши.)

Занавеси раздвигаются, за ними открывается висячий сад, посреди которого стоит празднично убранный стол с четырьмя приборами – два на противоположных концах, два рядом. Конец стола, ближе к Цезарю и Руфию, уставлен золотыми ковшами и чашами. Величественный дворецкий наблюдает за целым штатом рабов, которые суетятся вокруг стола. По обе стороны сада идут колонны, и только в самой глубине – просвет, наподобие большой арки, ведущей на западный конец кровли, откуда открывается широкий горизонт. В глубине, посреди этой арки, на массивном пьедестале восседает бог Ра, с головой сокола, увенчанный аспидом и диском. У подножия его стоит алтарь из гладкого белого камня.

Ну вот, теперь нас видят все, и никому не придет в голову подслушивать нас. (Садится на ложе, которое принесли рабы.)