содержались пленные, вершились допросы и казни. На территорию замка могли входить только командоры, братья-рыцари и сержанты конвента; оруженосцы, туркополиры и прочий люд допускались лишь к воротам.

Таинственность породила много слухов, и я сам слышал, как один простолюдин рассказывал другому про обряд поклонения Голове, якобы происходящий по воскресеньям в главной башне цитадели. Насколько достоверны его слова, я не могу судить, ибо ни разу не участвовал, не слушал, не был приглашен и не приглашал на отвратительную церемонию подобного рода, и, скорее всего, вся она не более чем плод завистливых выдумок и подлых умыслов. История о Голове следует за орденом, как муха за хвостом коня, и я не могу не привести ее целиком, дабы нелепица дурного вымысла отринула самое себя за грань здравого смысла.

«Один тамплиер, сеньор де Зивон, любил знатную даму де Баламина; но та была отнята у него смертью в совсем еще юном возрасте. В ночь после похорон обезумевший от любви рыцарь проник в могилу, открыл ее и удовлетворил свое желание с безжизненным телом. И тогда из мрака донесся голос, приказывающий ему вернуться на сие место девять месяцев спустя, дабы найти плод своих деяний.

Рыцарь повиновался приказанию, и когда подошло время, снова открыл могилу; меж больших берцовых костей скелета он нашел Голову.

«Не расставайся с ней никогда, – сказал тот же голос, – и она принесет тебе все, чего пожелаешь».

Рыцарь унес Голову с собой, и с того дня всюду, где бы он ни был, во всех делах, какие бы он ни предпринимал, голова была его ангелом-хранителем и помогала ему творить чудеса, а после его смерти стала собственностью ордена».

Большой двор Ибетлина разделялся на две части: во внутренней возвышался огромный Храм дивной красоты, точное подобие разрушенного римлянами Храма Соломона. И был Храм тамплиеров богатым и благородным: все дверные петли и задвижки в нем были выкованы из чистого серебра. Стены Храма покрывала золотая мозаика, а настил был из белого мрамора, такого гладкого и прозрачного, что казалось, будто он из хрусталя. Каждый столб в главном нефе был сделан из яшмы или порфира и приносил исцеления: этот врачевал от боли в пояснице, когда об него терлись, тот снимал боли в боку, а другие помогали от других болезней.

В центре Храма располагалась святая святых, укрытая от нескромных взоров покрывалом из пурпурного бархата, пышно расшитого золотом. В нее заходил только Великий Магистр Ордена в те дни, когда посещал Ибетлин, и была она столь богата, что невозможно ее оценить. Доска жертвенника, где Магистр воскурял благовонную смесь, была из золота и драгоценных камней, расколотых и сплавленных вместе; так приказал сделать один из предыдущих Великих Магистров, а доска эта была длиною в 14 стоп. Жертвенник окружали серебряные столбы, поддерживающие терем, сделанный, как колокольня из литого серебра.

А простолюдины и завистники утверждали, будто в святая святых возвышался идол по имени Бафомет с головой козы и телом человека, но с крыльями и раздвоенными копытами, и Великий Магистр целовал копыта и возливал к основанию хвоста кувшин человеческой крови, которую брали у провинившихся, но все это злостные выдумки и подлые сплетни. К ним же относятся домыслы, будто рыцари, давшие обет безбрачия, утешают свое влечение противным природе способом, изливая пламя похоти на мальчишек- сарацинов, которых они вылавливают по всей округе и отвозят в замок для противоестественных утех, а, насытившись, казнят страшной казнью, о которой я расскажу дальше.

У кольца великих врат Храма, полностью выкованных из чистейшего серебра, висела трубка, сделанная из неизвестного сплава; а величиной она была с пастуший рожок. Когда больной человек, терзаемый недугом вроде пучения живота, вставлял в рот эту трубку, то едва лишь он ее, бывало, вставит, как трубка прилипала к его горлу и высасывала из него всю немочь, так что вся она вытекала вон через глотку. И трубка держала больного весьма крепко, заставляя его изнемогать от натуги, закатывая глаза, и не мог он уйти до тех пор, пока трубка не заканчивала свою работу. А кто был больше болен, того трубка и держала дольше; если же ее брал в рот здоровый человек, то трубка не держала его ни мало, ни много. Ранее хранилась чудесная трубка в монастыре святой Софии, что в Константинополе, но после взятия города доблестным франкским воинством, отобрали волшебную реликвию у греков, исказивших праведное учение, и с большими почестями и торжественностью перевезли на Святую Землю, где водрузили в Храме Ибетлина, приносить исцеление рыцарям святого Ордена.

Справа и слева от Храма стояли высокие дома, в них квартировали рыцари и оруженосцы, и располагались всякие лавки, для приобретения всего, чего требует тело и жаждет душа. В третьем дворе обитали туркополиры, унтер-маршалы и сержанты-командоры, находились конюшни, кузни, мастерские по ремонту и изготовлению оружия, доспехов; проживали шорники, шьющие сбрую, портные, пекари и прочий мастеровой люд с женами и детьми.

Посреди двора был столп, толщиной в три обхвата и добрых 150 стоп в высоту; и сделан он был из мрамора, а поверх мрамора покрыт медью, и опоясан крепкими железными обручами. В конце столпа лежала плоская каменная глыба, имевшая 50 стоп в длину и столько же в ширину. На ней восседал громадный лев сделанный из меди, полый внутри и с небольшим оконцем сверху, прикрытым железной решеткой, и служил этот лев для наказания виновных и устрашения заблуждающихся.

Когда ловили торговца на бесчестном ведении дел, или проклинающего святой Орден, или изрыгающего слова хулы на веру нашу и отцов ее святых, или ослушавшегося приказа старшего по званию, то собирался совет рыцарей, облеченных доверием Сенешаля, и выслушивали все стороны, и взвешивали дело тщательно и нелицеприятно, и выносили приговор. И сержанты-исполнители без промедления хватали приговоренного и тотчас поднимали его на столп по специальной лестнице, и опускали его в утробу льва, а решетку запирали на замок. А другие сержанты-исполнители поднимали на столп вязанки хвороста и, дождавшись, пока первые сержанты спустятся вниз, разжигали большое пламя и тоже спускались вниз. И раскалялся медный лев докрасна, а погребенный в его чреве претерпевал ужасные муки за совершенные им прегрешения и тем искупал их, дабы войти в мир грядущий в белых одеждах, очищенным от грехов.

Перед тем как умереть, стонал, и кричал, и выл приговоренный ужасно, а лев был сделан таким образом, что крики провинившегося превращались в львиный рев, разносившийся над крепостью и над всей округой для устрашения желающих согрешить и к радости праведников, идущих по истинному пути.

Когда пламя стихало и лев остывал, сержанты-исполнители доставали специальными крючьями тело, испекшееся, словно утка в жаровне, и отдавали мясо собакам, а кости хоронили за воротами замка, в специально отведенном месте, дабы не лежали злодеи рядом с праведниками. И было в те времена людей нечестивых в достатке, и посему почти каждый день раздавалось над замком великое рычание.

Перед Яффскими воротами возвышались два столпа, тоже привезенные из Константинополя и каждый в толщину, наверно, с три обхвата и в высоту 150 стоп; и на каждом из столпов, наверху, в маленьком укрытии пребывал отшельник; а внутри столпов была лестница, по которой он туда взбирался. Снаружи этих столпов были нарисованы и вещим образом записаны все происшествия и все завоевания, которые случились в Ибетлине или которым суждено было случиться в будущем. А ведь никому не дано было знать о событии до того, как оно произошло; когда же оно происходило, то народ шел туда из ротозейства, и разглядывал, словно в зеркальце, и подмечал первые признаки происшествия.

Даже мамлюкское завоевание было там записано и изображено, и огромные камнеметы, благодаря которым замок был взят; а тамплиеры ведь не могли знать заранее, что так случится. Когда же окружили мамлюкские полчища замок, точно саранча, отправился народ поглазеть на столпы и там обнаружили письмена, которые были начертаны на нарисованных камнеметах. И гласили письмена, будто придет с Востока дикий народ с коротко остриженными головами, который завоюет Ибетлин. Все эти чудеса, о которых я вам поведал, и еще многие другие, о которых уже не можем рассказать, все мамлюки нашли в Ибетлине, и уничтожили, извели, и разграбили дотла.

И передал эмир, предводитель мамлюков, письмо Сенешалю, благородному Нивелону Суассонскому, письмо жестокое и несправедливое, двуязычное, как и все на Востоке:

«Я, эмир Султана султанов, царя царей, повелителя повелителей, Мих ал-Юдс; могущественный, грозный, каратель мятежников, победитель франков, и татар, и армян, вырывающий крепости из рук неверных, вам, Сенешалю благородного ордена Храма, истинному и мудрому, привет и наша добрая воля. Поскольку вы – настоящий муж, мы извещаем вас о нашей воле уничтожить ваши отряды, и разгромить ваши укрепления, дабы возместить нанесенный нам ущерб, отчего мы не желаем, чтобы власти Ибетлина