посылали нам ни писем, ни подарков, ибо мы их больше не примем».

Желая избежать кровопролития, стремясь к миру и добрососедству, монсеньер Сенешаль направил посольство к противнику, но эмир отказался от писем и подарков, а посланцев бросил в темницу, где они и умерли.

Осада началась 5 апреля 1252 года, когда созвездие Орион низко опускается над горизонтом, и продлилась до 18 мая. Со стен крепости осажденные видели всю равнину Ибетлина, покрытую шатрами, поставленными веревка к веревке. Шатер эмира, который называется «дехлиз», стоял на высоком пригорке, там, где были сад и виноградники ордена Храма. «Дехлиз» был весь алый, с открытой к Ибетлину дверью; потому, что каждый знает: куда открыта дверь «дехлиза», той дорогой идет эмир. Восемь дней прошли спокойно; потом мамлюки установили четыре огромных камнемета и начали обстреливать город тяжелыми камнями.

Одна из машин, которую называли Хавебен (габдан – яростная), иначе сказать – Гневная, находилась перед Яффскими воротами; а другая машина, метавшая камни на башню цитадели, похожую на гриб, называлась Мансур, то есть Победоносная; следующая, большая, которую я не знаю, как назвать, целила в стену второго двора и четвертая машина – в большую башню, называемую Слон-башня, потому, что из нее выступали громадные каменные балки, похожие на бивни слона.

В первую ночь мамлюки поставили большие щиты, и щиты, сделанные из прутьев, и выстроились перед стенами Ибетлина. И на вторую ночь они приблизились еще, и так приближались, покуда не подошли к водяному рву, и за названными щитами были воины, сошедшие со своих лошадей на землю с луками в руках.

Пятнадцать тысяч мамлюков закованных в железо, продвигались все вместе, меняя стражу четыре раза в день. В Ибетлине же находилось от восьми до двенадцати тысяч душ населения, но насчитывалось только шестьсот или семьсот рыцарей и шесть тысяч пеших сержантов. Когда мамлюки продвинулись до водяного рва, они возвели стену из поленьев, дабы защитить свои легкие машины, карабоги, которые метали очень часто и причиняли больше зла, чем большие машины, так что к месту, откуда карабоги бросали камни, никто не осмеливался приблизиться.

Под защитой этого укрепления сарацины подкапывали первую стену; осажденные отвечали более глубокими подкопами, пока часть стены второго двора, которая больше других выдавалась вперед, не рухнула, образовав брешь в первом кольце укреплений.

И когда настал день, рыцари на совете высказали мнение выйти со всех концов на лошадях и пешими и сжечь деревянное сооружение; таким образом, монсеньер Сенешаль ордена Храма и его люди, и мессир Паоло де Битьям и прочие рыцари подошли ночью к Яффским воротам. И приказал Сенешаль одному провансальцу, который был виконтом Азура, поджечь деревянное сооружение большой машины эмира; и они вышли в эту ночь и оказались около деревянного сарая; и тот, кто должен был бросить огонь, испугался, и огонь отлетел недалеко, упал на землю и возгорелся на ней, не причинив машине вреда.

Все мамлюки, находившиеся там, всадники и пешие, были убиты; а наши люди, все братья и рыцари, заехали настолько вперед между палатками, что их лошади запутались ногами в веревках шатров и споткнулись, и тогда мамлюки их перебили; и таким образом мы потеряли той ночью восемнадцать всадников, братьев ордена Храма и рыцарей-мирян, но захватили много мамлюкских щитов больших и маленьких, и трубы и литавры.

От луны было светло, как днем, и Ал аль-Караб, эмир Флорентина, охранявший этот сектор фронта, собрал две тысячи всадников, перед которыми небольшому отряду из трехсот воинов, окружавшему Сенешаля ордена Храма, пришлось отступить. Вылазки, которые предлагалось осуществить через другие ворота города, не состоялись, так как мамлюки были предупреждены и подготовились к защите.

Другая атака, – на сей раз безлунной ночью, – удалась ничуть не лучше, мамлюки были уведомлены и устроили такое освещение сигнальными огнями, что казалось, у них был день, и атаковали столь сильно наших людей стрелами, что казалось, будто пошел дождь.

На следующее утро мамлюки затрубили в трубы, забили в барабаны и подступили к замку со всех сторон. Особенно большое их число собралось возле «Слона», туда перевезли все камнеметательные машины и принялись бросать огромные глыбы, целясь в одно место. Камни были такой величины, что два человека не сдвинут с места, и они со страшным шумом и грохотом разбивались о кладку башни.

Так продолжалось до полудня, мамлюки стояли, ожидая, когда башня рухнет, а арбалетчики через амбразуры осыпали их стрелами, и метательные машины рыцарей, называемые «кошками» потому, что лапа, в которую вкладывался снаряд для метания, походила на кошачью, метали на мамлюков жбаны с пылающей смолой.

Простояв так до второй половины дня, мамлюки поняли, что башня не упадет и, сильно обескураженные, начали отступление, а тамплиеры, завидев отступающего врага, принялись во всю орать и вопить, и взобрались на зубцы башни и начали снимать с себя доспехи и показывать мамлюкам голые задницы. А монсеньер Сенешаль сильно разгневался на недостойное поведение и приказал найти беспутников и примерно наказать, но посланные сержанты-исполнители не смогли их отыскать, а задержанные свидетели отпирались, отказываясь назвать имена, ссылаясь на великое возбуждение и плохую память.

Но в общем Ибетлин находился в тяжелом положении, ибо, как я сказал, пояс укреплений был подкопан и рухнул. Монсеньер Сенешаль принял единственно возможное решение – начать переговоры с эмиром. Эмир предложил оставить христианам жизнь и добро в обмен на сдачу замка; посланцы отвергли его предложение, «ибо люди из-за моря (Запада) посчитают нас предателями». И осада возобновилась.

Мамлюки переместили все камнеметы к Яффской башне и начали осыпать ее валунами, одновременно ведя под нее подкопы. Башня, построенная в Юстинианском стиле, больше походила на храм, ее заполненная светом продольная базилика поражала красотой, но не отличалась прочностью. Шестнадцатого мая фасад башни под действием подкопов и камнеметательных машин рухнул; мамлюки заполнили обвалы мешками с песком, чтобы соорудить из них дамбу, преодолели водяные рвы и захватили остатки башни. Осажденные пытались преградить им вход в крепость «черепахой» – деревянным сооружением, покрытым кожей, на которое поднимались лучники и воины.

А когда настала пятница, до зари громко затрубила большая труба, и при звуках трубы, имевшей голос преужасный и очень сильный, мамлюки напали на Ибетлин со всех сторон. И первое место, куда они ворвались, была Яффская башня.

Они прибывали – пешие и без числа; и, прежде всего, приходили те, кто бросал греческий огонь, а потом шли те, кто стрелял простыми стрелами, и наши люди, в страхе и с большими потерями покинули «черепаху».

Мамлюки находились тогда на ограниченном пространстве третьего двора между Яффской башней и воротами, ведущими во второй двор. Сенешаль ордена Храма, едва услыхав о падении башни и прорыве мамлюков в третий двор, взял тридцать или сорок братьев на лошадях, и свою свиту и некоторых рыцарей из Кипра, и пеших сержантов, и бросился в контратаку. Сразу за воротами второго двора они обнаружили мамлюков, идущих пешком. И шли они такими густыми рядами, что Сенешалю и его спутникам показалось, будто перед ними каменная стена, и те, кто бросал греческий огонь, бросали его часто и густо. Стоял сильный дым, и с большим трудом было видно; а лучники густо стреляли сквозь дым оперенными стрелами, которые очень болезненно ранили наших людей и лошадей. И когда мамлюки ненадолго останавливались, то поднимали свои щиты, а когда их атаковали сверху, со стены второго двора, то они также поднимали свои щиты и останавливались; и постоянно не прекращали трудиться те, кто бросал огонь и посылал стрелы; и продлилась борьба и битва врукопашную до терции.

Именно в этот час был ранен монсеньер Сенешаль ордена Храма: его случайно настигла стрела, когда Сенешаль поднимал свою левую руку, и на ней не было щита, только дротик в правой руке, и стрела сия ударила ему подмышку, и тростник вошел в его тело. Сенешаль вооружился наспех и носил только легкие латы, соединения которых не закрывали боков.

И когда он почуял, что ранен смертельно, то стал уходить, а люди подумали, будто он уходит добровольно, дабы спасти себя и свое знамя, и вся свита последовала за ним. И поскольку он отходил, добрых двадцать рыцарей подошли к нему и сказали:

– Ах, Бога ради, сир, не уходите, ибо замок скоро будет потерян!

И он ответил им громко: