невероятной, спал он три часа в день, и то не подряд, а по двадцать – тридцать минут. Объем проделанной им работы поражает: Гамнет собрал все документы, легенды, предания, книги, устные рассказы, относящиеся к психометрии, прочитал и проанализировал гигантское количество информации и написал первый том «Истории психометрии». Более того, он разработал подход и позиции, с которых мы до сих пор рассматриваем мир и место психометрии в нем. Тут нужны были не просто феноменальная память и работоспособность, а нечто иное.

– Вы бы не могли уточнить, о чем идет речь? – перебила меня Таня. – Я часто слышу об «особых способностях», «необыкновенном психометрическом даре», «уникальном таланте», но ни разу не смогла получить вразумительное объяснение, в чем конкретно они проявляются. Такое ощущение, точно меня водят за нос.

– Случай случаю рознь, но с Гамнетом проще, ведь у вас самой есть подобного рода способности. Вчера, в картинной галерее, и сегодня, во время прогулки по Спиридоновской, камни и люди, прошлый век и холсты, покрытые красками, сошлись вместе, вычленив из мира некую нить, держась за которую, не боишься заблудиться в бесконечной россыпи имен и событий. Мелкий, давно позабытый случай, нанизываясь на эту нить, вдруг оказывается значительным событием, а актеры третьего плана занимают место на авансцене. Процесс, подобный вязанию, когда из ничем не примечательных ниток вдруг создается замечательный узор. У Гамнета способности к такому «вязанию» были уникальными: он сумел разобраться в хитросплетениях множества судеб, событий и влияний, вычленив из мирового шума историю психометрии.

Помимо других талантов, Гамнет обладал удивительной ясностью стиля: написанные им статьи можно изучать как образцы риторики. К сожалению, его вклад в психометрию оборвался почти в самом начале пути. Во время выполнения упражнений в доме Бенволио, Гамнета внезапно вызвали из зала. Такое допускалось только при чрезвычайных обстоятельствах. Гамнет сбежал вниз по лестнице парадного входа, вышел за дверь и исчез навсегда. Привратник, вызвавший Гамнета, рассказал о человеке, закутанном в черный плащ, попросившим передать записку, утверждая, что разговор идет о жизни и смерти.

С тех пор прошли сотни лет, но тайна Гамнета так и осталась неразгаданной. Кто он, откуда пришел и куда исчез – мы не знаем и, скорее всего, не будем знать никогда. Исчезновение второго человека движения вызвало много разговоров, поползли слухи, один невероятнее другого. Наиболее скандальная гипотеза предполагает, будто Гамнет – незаконнорожденный сын английской королевы Елизаветы и ее любовника, графа Лестерского.

– С таким же успехом можно утверждать, будто Гамнет, – это умерший в младенчестве сын Шекспира, – опять перебила меня Таня. – Мальчик не умер, а был украден и спрятан. Зачем, с какой целью – да мало ли причин! Хотели выкуп, желали отомстить, просто решили позабавиться. Времена тогда стояли жестокие, и забавы тоже не отличались изысканностью.

– Причем здесь Шекспир? – удивился Мотл. – Так и Коперника можно приплести, и Джордано Бруно. На костре сгорел его двойник, а сам астроном сбежал, выкрал своего сына и жил с ним в лесу. А говорить не научил, опасаясь разоблачения.

– Просто чушь! – сверкнула глазами Таня. – Во-первых, по времени не совпадает, а во-вторых, лишено маломальского обоснования. Из тебя КВНовский дух не выветрился, Мотл.

– Не большая чушь, чем твой Шекспир.

– Меньшая, куда меньшая, ведь сына Шекспира действительно звали Гамнет! Вот погоди, Стивен Гринблат разыщет новые факты и опять поразит мир очередным объяснением.

– А это еще кто?

– Не психометрист, Мотл, он не психометрист. Один профессор, ты его не знаешь.

«Странно, все-таки странно выглядит это пикирование. Так ведут себя при чужих только близкие люди. Роман у них, что ли? Роман? У Мотла? Не может быть! Но в чем тогда дело?»

– Давно хочу сказать тебе, Танюша, – Мотл встал со стула и решительно двинулся в другой конец комнаты. – Для духовного путешествия ты слишком серьезна. Голос твой серьезен, жесты серьезны, глаза, зубы. Знаешь, о чем это говорит?

Комната быстро кончилась, Мотл постоял несколько секунд у окна, развернулся и пошел обратно.

– Я занимаюсь важными вещами, – продолжил он на ходу, – и сама я тоже важная, очень важная, совсем важная. А стрекотание муравьев, их мелкое гоношение и клекот меня раздражают, раздражают, раздражают!

Мотл наткнулся на стул, с недоумением взглянул на него и сел, приняв ту же позу, в которой находился минуту назад.

– Проблема в неточности масштаба, ориентировки себя на карте мира и времени. Ты слишком окружена книгами, написанными всякими идиотами с манией величия. Каждый писака метит в пророки, щеки раздуты до размеров монгольфьера, иначе просто не заметят. Мания величия – заразная болезнь, передается через текст. У тебя она пока в легкой форме. Если начнешь по-серьезному учить психометрию, то твои проблемы и страсти моментально смаштабируются. Они настолько мелки, что воспринимать их без юмора просто невозможно.

– Мотл, муравьи не стрекочут, и уж тем более не клекочут. Следи за речью, иначе будешь казаться смешным. Ты меня не раздражаешь, а огорчаешь: мир достаточно серьезная вещь, и относиться к нему надо с уважением. Твой так называемый юмор не более, чем бегство от проблем, защита, типа бычьего жира, которым в древности мамлюкские воины смазывали щиты, дабы стрелы не впивались, а соскальзывали. И сердце у тебя покрыто слоем такого жира, все от него отскакивает!

Книги пишут не циники, а идеалисты, книги – единственная непреходящая ценность. Не окажись у истоков вашего движения сын Шекспира, в памяти остались бы лишь рассказы старичков о чудесах и знамениях. Если бы ты меньше тратил времени на упражнения и почаще открывал книги, то сразу бы заметил, как Гамнет обошелся с психометрией. Он превратил ее в литературу: история Оливии чересчур похожа на трагедии его отца. И спасибо ему, в такой интерпретации ее, по крайней мере, можно слушать или читать.

– Твой Шекспир меня умиляет. Наша жизнь – игра! Слова, написанные на льду, пышный пустоцвет ложного красноречия. Но твоя логика меня умиляет больше риторики Шекспира, – Мотл усмехнулся. – От робкого предположения ты сразу, минуя фазу доказательств, перескакиваешь на стадию абсолютной уверенности. Кто сказал, будто наш Гамнет – сын Шекспира? Имена похожи? Это еще не доказательство! И обезьяна похожа на человека, но никому в голову не придет предположить, будто она потомок графа Лестерского! Точно так в твоих книжках строятся теории: какой-нибудь дурень бросит идею на три гроша, а потом пускается в многословные уточнения терминов, осыпая оппонентов упреками. Тех, кто не согласен с его мнением, он c легкостью записывает в простофили, тех же, кто запутывается в разглагольствованиях и с умным видом кивает головой, он немедленно причисляет к отряду избранных, обещая в скором будущем посвятить в сокровенные тайны. Девяносто процентов написанных книг – ложь, надувательство, игра самолюбий и жонглирование терминами. Мир – не более чем игра, затеянная Космосом для пользы человека, и играть в ней нужно по установленным правилам, а не изобретать собственные.

– Гуру, пророки и прорицатели – вот, кто настоящие шарлатаны. Если хочешь отыскать подлинных надувал – не ходи в библиотеку, поищи на духовном рынке. Единственное, с чем я могу согласиться, – сказала Таня, – что мир – игра. Однако и это высказывание принадлежит Шекспиру, надеюсь, сие известно вашим мудрецам?

– Я вынужден покинуть вас на несколько томительных минут, – Мотл встал со стула и грациозно помахал рукой. – Да простит мне прекрасная дама вынужденное отсутствие.

– Дама прощает, – Таня поднялась с кресла, подошла к двери и щелкнула выключателем. – В знак благосклонности и понимания она включает свет, дабы галантный кавалер не нарушил целостность окружающей среды.

Мотл шаркнул ногой и вышел. Бедняга, что ему сейчас предстоит! Впрочем, скорее всего, он попросту не замечает прелестей коммунального быта, как не замечал их я, до отъезда в Израиль.

– Психометрия и Шекспир, – Таня посмотрела на меня, ожидая ответа. – Есть разночтения, или Гамнет все свел воедино. Вот, например: мир – театр, люди – актеры? Вы согласны?

Она уселась в кресло, сбросила на пол домашние тапочки и поджала ноги.

«Говорить с каждым на его языке. Это действительно не просто».