– Я прощаюсь заранее, чтобы не ныть потом, в последние дни. Хотя всё равно ведь буду ныть.

По дороге к вокзалу я покупаю ей валдайский колокольчик. «Ура, теперь у меня тоже есть!» – веселится она, позванивая двумя колокольчиками, новым валдайским и тем маленьким на браслете, что я привез из Пенсильвании. Колокольчики, распущенные волосы, длинная свободная юбка – сейчас она выглядит замечательной славянской хипповкой, совсем не такой, какой бывает в Питере с его метро, трамваями, рекламами и этими рожами в барах…

В электричке она засыпает. А я гляжу в окно – и радуюсь, что еду не на машине. Есть такая особая прелесть в электричках, которая недоступна в автомобиле и которую я почти уже забыл в Америке. Эта прелесть – смотреть в окно. Да-да, в машине тоже есть стекла. Но в электричке или в поезде можно сидеть непосредственно перед окном и смотреть во все стороны, а не только на дорогу, как это чаще всего получается в машине. В электричке вообще ничего не знаешь о дороге; это как бы дом с окном, который перемещается. Можно даже сесть спиной, а не лицом по ходу движения, и смотреть на остающиеся позади деревья, а не на те, что бегут навстречу. Так и сижу я сейчас, рядом с симпатичной усталой девушкой, которая спит, положив голову мне на колени. Сижу и смотрю на убегающие деревья. И на тихую реку ее волос, перехваченную деревянным мостиком заколки, что так похож на мост через Волхов, с которого мы бросили монетки, «чтобы вернуться».

Мы вернемся, только порознь. Через год она приедет в Новгород креститься. А через два года, стоя на том же мостике, я напишу трехстишие про туман на обоих берегах. Его опубликуют на английском и японском в самой читаемой токийской газете Mainichi Shimbun под заголовком «Международный конкурс хайку. Второе место». Первое займут другие три строчки, написанные женой какого-то дипломата. Про птиц, летящих домой.

Мягкое зеркало, светлая глина… Я сгребаю ее пушистые, как снег, волосы в две горсти, держу ее голову в этих горстях и смотрю, как она меняет лица. Плаксивая гримаса ребенка и звериный оскал чередуются с каждым новым стоном. И только с последним, самым громким, появляется третье лицо, полностью расслабленное и пустое. Никакое.

– А ты крепкий мальчик. – Она падает в кресло, и блуждающая улыбка Джоконды возвращает лицу осмысленное выражение. – Черт, я и не знала, что ты так можешь. С места в карьер, прямо у стенки – ух! – и чтоб меня так довести.

– Да брось. Сама говорила: неделька тренировки, и я войду в норму. И не делай вид, что забыла, как ты сама тут пищала два года назад. «Ах, я и не думала, я с тобой вообще не собиралась!» Нет, я вообще в курсе, что после первого раза все женщины говорят именно эти слова. Но когда это вновь говорит та же самая…

– Это только для тебя та же самая. Ты вообще не из этого мира. Ты тут ни с чем не согласен, у тебя каждая вторая фраза начинается с «ну почему же» или «да нет». Как будто ты вообще ни во что не веришь, кроме тех вещей, которые сам придумал.

– Ну почему же «ни во что». Я готов поверить, что ты совсем не помнишь ту себя, которая уже была здесь. Даже могу разумное объяснение предложить. Если человек умеет быть очень разным, то скорее всего, он не умеет противоположного – фиксировать в себе что-то общее, что-то единое. Твоя смена ролей действительно должна отшибать память, иначе полного погружения в новую роль не получится.

– Как-то очень заумно. Или это опять такой хитрый комплимент-издевательство?

– Наоборот, я очень рад, что ты пока еще не улетаешь совсем, когда твоя реальность в очередной раз меняется. Какие-то общие мотивы еще нахожу, к счастью. Что-то стабильное. Вот ты говоришь «не собиралась» – но могу спорить, что у тебя зубная щетка с собой.

– Угадал, зануда! Кстати, про общие вещи. Как бы это тебе помягче сказать…

– Ну-ну?

– В общем, тебе на будущее, для успешного общения с дамами. Ты мой голову почаще. С чистыми волосами ты куда привлекательнее.

– Блин, я же не виноват, что в этой стране летом никогда нет горячей воды! Мы с тобой где последний раз вместе мылись, помнишь? В общаге у Мишки! «Привет, мы с этой девушкой познакомились на выставке китайской живописи, а у вас есть горячая вода, можно мы к вам в душ залезем?!»

– Знаю, знаю. Я же говорю, на будущее. Меня из твоих фоток больше всего приколола знаешь какая? Там, где твоя американская Ленка лежит на газоне в центре города. Попробуй-ка у нас ляг на газон. Неделю потом будешь отмываться…

– …в холодной воде! Вот как я сейчас пойду. Хотя она там в черном, так что ей не грозит.

– Разве? Мне казалось, в чем-то пестреньком.

– Это Флорида вокруг пестренькая, а она нет. Я помню, потому что мы с ней заметили это, когда фотографировались. Она рассказывала, как еще в Совке ее родителей постоянно таскали в школу за то, что она носила всякие шелка вместо школьной формы. А я рассказал, как доставал своих профессоров на экзаменах – у меня были такие веселенькие джинсы, с цветами всех цветов на заднице и в паху. А потом мы посмотрели друг на друга и расхохотались – двое в черном, посреди цветущего Санкт-Петербурга.

– Чего-чего цветущего?

– Это город во Флориде, где фотки сделаны. Тоже стоит на гнилом заливе, только на Мексиканском, а не на Финском. Там еще есть музей Сальвадора Дали, вроде нашего Манежа, и туалет в нем тоже бесплатный.

– Что, так прямо и называется – Санкт-Петербург?

– Ага. И даже когда говоришь про другой Санкт-Петербург, они там удивляются точно так же, как ты. Захожу я как-то в магазинчик, беру пиво. На кассе сидит какой-то обкуренный Бобмарлей. Плачу за пиво, а он спрашивает, чего у меня за акцент, не из Финляндии ли я. Я говорю – нет, я из Санкт-Петербурга, город такой в России. Он не верит! Я ему снова рассказываю – мол, «это у НАС был царь Петр, и это У НАС придумали Санкт-Петербург, а вы просто тут у себя скопировали!». И знаешь, что этот Бобмарлей мне ответил? «Сильная у тебя трава, брат!»

– Ты лучше про тезку-Ленку расскажи. Это она у тебя в «Городе Непроданных Цветов»?

– Она самая. Мы с ней тогда встретились в Питсбурге, он как раз посередине между моим городом и ее. Съехались «на собаках», это автобусы такие, «Грейхаунд». Сняли комнату в отеле и… гуляли два дня по городу. Я знал, что она любит тюльпаны, и когда провожал ее на автовокзал, всё высматривал по дороге какой-нибудь цветочный магазинчик. Но как назло, ничего не попадалось. Она так и уехала без цветов, вся в черном. А я вышел из «Грейхаунда», свернул за угол – и увидел тюльпаны: они продавались на каждом углу этой улицы, прямо такой тюльпановый пунктир на три квартала вверх. Там «Город» и написал, пока в «Макдональдсе» кофе пил.

– Прочитай.

– Ты уже читала.

– А теперь хочу послушать. Ну давай, не ломайся! Ты только что сделал с честной девушкой такое, за что можно целый букет сонетов требовать.

– М-да, это сильный аргумент. Ладно, слушай…