Ах, как хотелось бы еще потешить самолюбие этой картинкой – со мной она даже стихотворение написала, а потом погрязла в мещанстве с булочником. Но теперь, с моим возвращением, снова оттаяла, снова тянется к свету…
Чушь собачья. Да, она комплексует из-за отсутствия образования – но через два года будет легко говорить по-чешски, потому что новый мужик увезет ее в Прагу. Как супруга бывшего военного, она не позволит мне поцеловать ее даже в пустом трамвае – но еще через год подцепит триппер от турагента, а потом забеременеет от врача, вылечившего ее от триппера. Когда я встречусь с ней снова, она будет жить с программистом и рассказывать мне за обедом о вирусе Iloveyou. Я же в ответ посоветую ей подцепить английского лорда, ведь с ним она всего за год сделается настоящей леди, да и мне будет где останавливаться в Лондоне. А лет еще через пять, во время очередной нашей встречи, я пообещаю свести ее с американским астронавтом. Потому что если землянам когда-нибудь суждено связаться с другими цивилизациями – это, пожалуй, единственный способ.
Но это будет позже. А сегодня я просто ловлю себя на том, что когда она сидит у меня на кухне, я не вижу ни драных обоев, ни серого потолка… ни даже засохшей розы на люстре.
– Как тебе эта маечка?
– Вполне.
– Серьезно, я не уверена. После всего, что ты про юбки наговорил…
– Я серьезно. Повернись. Очень милая маечка, ты в ней чудесно выглядишь. Хотя в моей рубашке и с голыми ногами было круче. Но ты ведь такой костюм только для первых знакомств используешь, вместе с хорошо наведенным дождем – ах, я вся промокла, нет ли у вас какой-нибудь рубашки… Страшная сила эти вымокшие девушки.
– Издеваешься опять? Ладно, поехали.
В Новгороде тихо и хорошо, как всегда. Тот же Волхов с сильным течением, которое уносит нас с ней под мост, когда мы купаемся. Тот же обветшалый Кремль с мрачным и пустым Софийским собором.
– У тебя было обалденное лицо, когда ты свечку ставила. Такое даже фотографировать нельзя. Было бы время, притащил бы пастели и нарисовал.
– Тебя бы выгнали. Тут, наверное, нельзя рисовать. Разве что иконы.
– У тебя был очень иконический лик. Я бы сказал, что спутал.
– Ох уж мне твои комплименты с двойным дном! Кстати, одна моя подруга сюда ездила креститься. Я вот думаю – может, мне тоже?
– Давай-давай. Это сейчас не менее модно, чем мобила, но гораздо дешевле. Опять же, среди священников стало много молоденьких и симпатичных…
– Да ну тебя.
Юрьев монастырь закрыт, но проходящая мимо тетка показывает нам лаз, которым пользуются местные художники, чтобы забираться внутрь.
– Я рассказала Саше твою историю про девочку, которая цитировала фильм «Красотка». Он сказал, что не заплатил бы за меня триста баксов. А ты бы заплатил?
– Я бы заплатил триста пятьдесят.
– Ты свинья. – Она останавливается, глаза полыхают гневом. – Я думала, ты скажешь…
– А какого хрена я должен что-то говорить, а? Твой мужик, с которым ты живешь уже больше года, о котором ты вечно повествуешь с эдаким придыханием, говорит, что не заплатил бы триста баксов за ночь с тобой! Это, значит, не свинство? Это значит «Сашенька», да?
– Ты дурак, ты ничего не понимаешь!
Она садится в траву и плачет.
– Мог бы быть хоть один человек, который сказал бы мне… хотя бы в таком месте…
Подошедший к колонке мужик в плавках косится на нас. На его месте я бы подумал, что мы репетируем кино: она очень красиво всхлипывает среди невидимых стрекочущих кузнечиков и каких-то высоких стеблей с желтыми цветками.
– Ладно, перестань. Извини. Меня ведь тоже мучает, что я опять уезжаю.
Мы подходим к колонке, ждем, пока мужик наберет свои ведра. Эх, как давно я не пил из колонок! А раньше знал все колонки в нашем городке. Лето, провинциальная банда пацанов на велосипедах – «Эй, я видал классное гороховое поле за Слободой, айда?» – «Погнали! Только сначала на колонку, пить охота ужасно!» – «А там как раз по дороге колонка, у моста». Дзинь-дзинь! «Я буду до-олго гнать велосипе-ед!» – напевали девчонки, подскакивая на багажниках… А сейчас – тихо и жарко, только кузнечики да шуршанье травы на ветру.
– Я хочу туда!
Она показывает на колокольню.
– Там закрыто, видишь.
– Всё равно. Вон лестница стоит, пойдем залезем.
Подойдя ближе, видим, что лестница упирается верхним концом в голую белую стену.
– Полезешь? – ехидничаю я. – Ладно, пойдем человеческими путями.
Мы перелезаем через загородку на входе и шагаем вверх по замусоренным ступеням. На самой верхней площадке несколько запачканных известкой мужиков хохочут, рассказывая друг другу матерные анекдоты. Один из них, бородатый, подскакивает к нам.
– Сюда нельзя! Только с разрешения батюшки настоятеля!
– Мы только посмотреть… – Она выглядывает из-за моего плеча: волосы распущены, взгляд «дядя- дай-конфету».
– Нельзя, – повторяет мужик.
Я смотрю на него в упор. Америка научила меня какой-то наглости, связанной – как бы это покрасивей? – с чувством собственного достоинства отдельно взятого индивидуума. К тому же, черт побери, я в этом городе родился! Так что я смотрю на него с видом человека, который мог бы и не бриться сегодня утром (о как опять длинно на русском а там бы сказал просто смотришь по-доброму и мысленно произносишь fuck you и это так легко представить первый ударный звук будто открываешь баночное пиво а потом низкое ю-е эдакая отрыжка a la jim morrison…).
– Пять минут. Потом мы сразу уйдем.
– Ладно. – Бородатый подмигивает мне и возвращается к своей компании.
Мы подходим к перилам. Внизу – белые стены, деревья и широко разлившийся в этом месте, спокойный Волхов. Эта ее фотография оказалась потом засвеченной.
Спускаемся обратно. Под самыми стенами – маленький пляж с десятком народу. Здесь совсем не ощущается течения.
– А ты когда-нибудь пробовала в воде? – Я подплываю и обнимаю ее.
– Не говори так. У тебя интонация, как у одного моего бывшего… Противно звучит.
– Ну извини. Просто я тоже пробую разные маски. Пойдем на берег, пора уже.
– Тут неудобно выходить, камни…
– Держись, я тебя вынесу.
На берегу она оглядывается: местный народ, спокойный и даже какой-то пришибленный, не особенно интересуется приезжими.
– Подержать полотенце?
– Да не надо, я и так могу.
Она скидывает бретельки купальника, поднимает с земли майку, не спеша надевает. Встряхивает мокрыми волосами.
– Эффектно. Но, по-моему, никто, кроме меня, не успел оценить.
– Да нет, вон там мальчик глазки вылупил. Сейчас его девочка надает ему по шее…
Она вдруг крепко-крепко прижимается ко мне.
– Ты чего?
– Прощаюсь с тобой.
– Но я же здесь, и буду с тобой еще две недели.
