идут на сцену и убирают декорации с предыдущей репетиции, в финале которой героиня неожиданно разделась догола, заставив меня чувствовать себя как-то неловко в темноте пустого зала. Не из-за наготы, а оттого, как их обманчивая детскость вдруг переключается на недетское. И тут же, когда ты почти поверил – обратно: вот она выходит из-за кулис одетая, улыбчивая, закидывает на спину розовый кукольный рюкзачок… Помахала рукой, убежала.
А на сцене уже построено другое помещение, и кто-то спрашивает, как там свет в окно. Кричу в ответ из зала, что оно больше похоже на окно мертвецкой, чем то, что выходило в сад. Они на миг становятся серьезными, очередное переключение: мои советы «настоящего русского» регулярно озадачивают их. Для этого они меня и позвали консультантом на постановку «Трех сестер». Самыми большими достижениями моих консультаций на сегодняшний день стали эскиз самовара (который оказался совсем не чайником, как они полагали) и текст загадочной русской песни про новую веранду, а также аккорды для ее исполнения («Ой вы сени, мои сени», как всякая народная песня, легко легла на три блатных). А сейчас они, по ассоциации с мертвецкой, вспомнили мой вчерашний комментарий о четном числе роз в букете. Побежали к столу пересчитывать.
«Всё правильно, нечет!» – кричат радостно, как школьники-хорошисты. И снова с шутками-прибаутками передвигают мебель. И кто-то вертит пистолет на пальце.
Но пауза безделия уже замечена режиссером. Дженнифер, худая и немного сутулая брюнетка в зеленом тренировочном костюме и красной фланелевой рубахе, проносится по сцене, спрыгивает в зал, бежит к пульту где-то за моей спиной и неожиданно суровым голосом заявляет в микрофон «Okay. One minute».
Детский сад опять исчезает. Последний взрыв смеха и шепот из-за кулисы затухают одновременно с лампами. И как будто совсем другой воздух разливается вместе с тишиной и темнотой…
Зато при появлении актрисы, я улыбаюсь первым: припоминаю школьную программу. А заодно и то, что прочитал гораздо позже. В последнем томе, как обычно. Письма Чехова, где он рассказывает о своих муках творчества – сижу, мол, на курорте, всё замечательно, но нужно написать очередную пьесу о тяжелой русской жизни, не знаю как начать… На этом материале Голливуд мог бы сделать отличную, и главное, совершенно реалистичную комедию. Без всякого заламывания рук и вырубки садов, без самоубийств и прочего депресняка.
Когда-нибудь я расскажу Дженнифер об этой идее. Но не сегодня. Ролей на переправе не меняют. Сегодня я должен сыграть «настоящего русского» до конца. Тем более что я так вжился в роль: они уже косятся на меня с ужасом.
– Послушай, Алекс, я знаю о системе Станиславского! – Дженнифер нервно дергает ключ зажигания, газует, и мы отъезжаем от Creative Art Centre. – Нас всему этому учили не один год! Но это же не значит тупо копировать других людей!
– Ну, Джен, ты же сама просила сообщать мое мнение, особенно по поводу всяких несоответствий. Вот я и сообщаю. Русские офицеры прошлого века не должны размахивать руками, как диджеи с MTV. А барышни не должны орать, словно они на митинге лесбиянок у Белого дома.
– Ты участвовал в митингах лесбиянок? Круто!
– Нет, я участвовал в марше протеста против блокады Кубы. Но когда все дошли до Белого дома, это мистическим образом превратилось в митинг долбаных лесбиянок. У вас в стране такие превращения на каждом шагу. Вот и с нашим Чеховым вы черти-че вытворяете.
– Понимаешь, мне в общем-то не важно, чтобы всё было точь-в-точь, как у Чехова. – Она выруливает на шоссе, подрезая здоровенный грузовик. – Главное, чтобы мои актеры выразили себя в этой пьесе. А всё остальное… Грубых ошибок нет, и ладно. Самовар у нас как настоящий, песня про веранду есть, число роз нечетное. А уж как руками двигать, как говорить – это работа актеров. Как они сами это понимают. Кстати, ты будешь указан в программке как консультант, на третьей страничке.
– Главное, чтобы на первых двух внизу была фраза «Переверните, пожалуйста, страницу!», – отвечаю я. На самом деле видел такие надписи в американских буклетах.
Но в общем-то она права. У них другая актерская школа. Брюс Уиллис всегда играет Брюса Уиллиса. Школа одного лица, школа звезды вместо школы отражений и оборотней.
На улице вечереет, и холмы по краям дороги постепенно теряют свой насыщенный зеленый цвет. Зато становится хорошо видно кладбище на одном из склонов: белые пунктиры могильных камней бегут к вершине холма, точно разметка аэродрома. Среди камней ходит человек. Я не сразу понимаю, что это газонокосильщик – очень уж странно выглядит здесь его работа. Хотя, с другой стороны, на этом кладбище нет никаких оградок, одно ровное зеленое поле на всех. Раздолье для газонокосильщика.
Я закрываю глаза и переношусь из машины Дженнифер в отечественную электричку, которая стучит по рельсам в районе Обухово. За окном пролетает русское кладбище, похожее на деревню гномов. У каждой могилы – свой заборчик, своя скамейка, свои цветы. Совсем другая картина загробного мира, полная противоположность.
Выходит, даже рай у нас разный. Вполне логично. Ведь рай – это место, где человек получает то, чего не хватало в жизни. Индивидуалисты-американцы сыты по горло заборчиками и оградками еще на этом свете. Поэтому, умирая, они объединяются на ровном зеленом поле. А нашим, наоборот, при жизни хватает коллективизма. Так что загробное счастье у нас – собственный домик в деревне, хоть что-то свое наконец. И оградки, оградки…
Смерть исправляет все перекосы, Джен. Вот кто лучший театральный критик.
Снимаю трубку. Нажимаю кнопку, на которой, если смотреть с моей стороны – значок «бесконечность». Короткие гудки. А может, так и лучше? Дорого, все-таки, в такую даль звонить. Или набрать еще разок, для верности?
Черт, совсем забыл: в этой стране межгород по-другому набирается! Ладно, всё сначала. Международный код, код города, еще семь цифр… и я снова, чертыхаясь, бросаю трубку. У нее же давным- давно другой номер, идиот. Сколько еще ты будешь жить в прошлом? Сколько тебе еще повторять, долбаный ты писатель, что самая человечная книга – телефонная? Листай, ищи, прижимай пальцем. Вот так. Теперь набирай.
– Алле?
– Здорово, чучело.
– Это ты?! Привет! Ого, сколько ж у вас?!
– Около четырех.
– Ни фига себе ты гуляешь!
– У нас ведь суббота! Я тут учился в бильярд играть. С соседями моими. Ты получила письмо?
– Получила. Мур-р-р… Всё не соберусь ответ написать.
– Ну как ты там, вообще?
– Да всё нормально. На самом деле, только что встала. На работу собираюсь. Да, я в Новгороде была снова! С Сержем.
– Молодец. Нового мужика себе не нашла еще?
– Ну-у… Тут вот Саша сидит, телевизор смотрит…
– Ага. Помирились, значит.
– Да вроде как. А ты, значит, сразу расстроился?
– Наоборот. Я ж переживал, что поломал тебе всю жисть опять. А у тебя, вишь, всё в кайф. Ну и здорово.
– Ладно, не язви. Стих мне всё равно понравился.
– Ну, у нас этого гуталину… Кстати, я там еще по пути в Болгарии сережки классные купил, из какого-то камня. Тоже хотел послать. А потом вспомнил, что у тебя уши не проколоты.
– Да. Но ты ведь найдешь, кому подарить. Как твоя француженка?
– Не приехала еще. Тут вообще никого еще нету. Жарища… Слушай, хорошо бы мой следующий отпуск с твоим совпал.
– Конечно! Съездим куда-нибудь вдвоем. На море.
– Я постараюсь следующим летом… Shuddup, you morons! Тут эти пьяные уроды сидят, ждут, когда я договорю с «другим полушарием». Мы собрались «Doors» послушать, а меня вдруг пробило позвонить.
– Ха! Ты там так звучишь, как будто с дюжиной девиц.
– Да не, только эти, соседи-америкосы мои. И вообще, я тебе уже говорил: лучше тебя всё равно никто
