Глава 6
День закрытых дверей
Какая странная тень слева из-за спины,
Зловещий шум лифта, новая фаза войны;
Жизнь проста, когда ждешь выстрелов с той стороны.
Он ходячая битва, он каждый день выжжен дотла.
Вороны вьют венки, псы лают из-за угла.
Малейшая оплошность – и не дожить до весны...
Весь день взгляд Совы, способный, казалось, процарапать даже бетон, буравил Дару спину, так что к закату Зорий начал подозревать, что между лопаток у него образовалось сквозное отверстие, через которое Лаэрте Эвери хорошо видны окружающие пейзажи. Собственная прозрачность раздражала. Дар запретил себе оборачиваться, стараясь как можно ровнее держать плечи, отчего его осанка, и без того безупречная, приобрела налет излишней военной выправки. С той лишь разницей, что он чувствовал себя совсем не таким бравым, как на параде.
Радовала метеообстановка. Зорий опасался, что как только они покинут лесной массив, замаскировать группу на открытой местности будет очень сложно. Почти невозможно. Но туман, плотно окутавший предгорья, и низкая облачность давали надежду пройти незамеченными. Хорошо бы еще пошел дождь. Конечно, все это не даст стопроцентной гарантии от обнаружения, но, по крайней мере, существенно затруднит землянам наблюдение с орбиты.
Напрасно Лорис надеялся, что дурное настроение Совы в дороге пройдет.
Сова соревновалась в упрямстве со своей лошадью. Лорис выругал себя за то, что в спешке сборов не проконтролировал, какая лошадь досталась Сове. В том нервном и взбудораженном состоянии, в каком пребывала Сова, сажать ее на горячую чувствительную к настроению всадника лошадь было равносильно убийству. Сова не знала, что такое мягкость в обращении с лошадьми, и Лорису оставалось только наблюдать за ее попытками отрегулировать скорость методом натягивания повода, в то время как разгоряченное шенкелями животное рвалось вперед. Сова же твердо решила ехать непременно позади Зория, чтобы не подставлять врагу спину. После того как ей удалось гордо прогарцевать мимо Зория галопом и выдать парочку комментариев по поводу его способности удержаться в седле, давать советы самому комментатору Лорис не решился. И когда через пару часов взмыленная кобыла, наконец, сбросила с себя надоевшую всадницу, Лорис лишь печально прикрыл глаза, вообразив рентгеновский снимок позвоночника Совы, но промолчал. Сова поймала лошадь, притянула к себе ее испуганную морду, сняла перчатки, сложила их вместе и с наслаждением хлестнула по лошадиным ушам. Вмешиваться было бесполезно: в этом соревновании упрямств у Совы были шансы или победить, или сломить себе шею, и Лорис молчал, понимая, что ни одного совета она даже не выслушает. За здоровье Совы он опасался больше, чем за нервы лошади.
Если бы можно было отвернуться от всего мира сразу, Сова отвернулась бы. Но на глаза все время что-то попадалось, и тогда она болезненно жмурилась, словно пытаясь не пропустить под веки навязчивый и однообразный пейзаж. Дорога шла на запад, петляла под желто-красными кронами еще не облетевшего, набухшего влажным туманом леса, но уже чаще стали встречаться открытые участки, так что скоро лес должен был смениться холмами предгорий.
Чтобы не видеть всего этого, Сова ограничилась наблюдением за едущим впереди Зорием. Посторонним мешал ей, как заноза, вокруг которой уже образовался нарыв. Сове никак не удавалось убедить себя в том, что этот человек с бесцветными безразличными глазами находится здесь ради ее защиты. Он ехал, не оборачиваясь, словно был безусловно уверен, что она будет следовать за ним как привязанная. И то, что она действительно не решалась сойти с пыльной полоски, что стелилась из-под копыт его коня, раздражало Сову ужасно. Нарыв вздувался, раздражение, как дергающая боль, изматывало ее, заставляя искать открытого столкновения, чтобы лицом к лицу, вызвав на себя шквал чужих эмоций, разобраться наконец с этим непонятным, будто обезличенным, наглухо закрытым для нее человеком. Но он упрямо не давал ей ни малейшего повода к ссоре. И когда в жидких сумерках из-за очередного холма, как вор из засады, выступил трактир, Сова была так же далека от понимания, что замышляет представитель Ордена, как и утром.
Дар остановился у покосившихся ворот «Приюта горца» и, не спешиваясь, стал ждать, когда подъедут спутники. Он решил спокойно подчиняться любым причудам, даже если им непременно захочется заночевать в этих пустых, продуваемых ветром развалинах. С точки зрения маскировки группы развалины его устраивали. Они захотели.
Сова спрыгнула с седла, болезненно морщась. Зорий вспомнил про ее падение и уже собрался было участливо спросить, как она себя чувствует, но уперся взглядом в демонстративно подставленную спину – и промолчал. Взгляд Лориса, брошенный на измученное животное, выражал сочувствие и досаду, и от этого взгляда Сова виновато понурилась и ослабила туго затянутую подпругу.
«Приют горца» доживал последние дни. Когда-то мощеный ровным светло-серым камнем двор зарос травой, которую никто не уничтожал, и она успела зазеленеть, подняться к солнцу в половину человеческого роста, зацвести, дать семена, рассыпать их в надежде на новое рождение – и засохнуть. От титанических усилий травы мостовая местами вздулась, местами провалилась, и ее давно следовало бы починить. Но люди, которые раньше поддерживали порядок, куда-то исчезли, и теперь на постоялом дворе, где в былые времена не сыскать было свободной комнаты, жили только четыре человека: сам хозяин, до полусмерти высушенный солнцем, как трава у порога его дома, его жена и два работника, с трудом нанятые из полудиких горцев. Один из них, ненамного моложе самого хозяина, бережно принял коней и увел их в темноту пустого двора, откуда немного погодя раздался сочный плеск воды.
– Разве можно поить лошадей сразу после дороги? – спросил Зорий, стремясь нарушить многочасовое молчание.
– Он их не поит, – ответил Лорис, – он их моет.
Сова промолчала.
Хозяйка по обычаю горцев тоже плеснула водой в ноги гостям, смывая с сапог приезжих густой слой седой дорожной пыли со свежими царапинами от колючей травы. Сапоги после этого не стали чище, но это уже никого не волновало, и гости вошли в закопченную общую залу, темную и холодную, как склеп. Из трех каминов топился лишь один, и Сова, свалив на колченогий стол дорожные сумки, в ожидании, пока второй слуга отнесет их в комнаты, подставила теплу и свету очага свое раздраженное, злое и измученное лицо. В то время как Лорис о чем-то вполголоса договаривался с хозяином, Зорий украдкой наблюдал, как изменялось это лицо девочки-подростка, становясь то жестоко-надменным, то обиженно-несчастным, и,
