Приезд Марины в Тушино, ее прилюдное признание Богданки своим супругом, царем Дмитрием, подвигло замосковные города определить свое отношение к двоевластию.                                                      

Имя царя Дмитрия было у всех на устах и в дальних весях, куда царские указы двигались по нескольку месяцев, а имя его облетало как бы разносимое ветром. Люди рассуждали: неужели надо было царскому сыну скрываться годами, чтобы погибнуть от руки князя Шуйского, княжеского рода ненавистного с того времени, как этот род правил в малолетство царя Ивана Васильевича? Не хотелось верить в гибель Дмитрия и не верили. И опять пронеслась разносимая ветром весть, что царь Дмитрий вернулся и стоит с поляками и казаками под Москвой.

Когда Рожинский развернул стан в Тушино, новоявленному Дмитрию присягнули Великие Луки, Невель и города новогородского Заволочья. Здесь властно правил дерзкий честолюбец, ненавистик Шуйского наместник и воевода Федор Плещеев. Он был из тех, кто не верил, что в Тушино пришел прежний Дмитрий, а полагал, что за кем сила тому и царствовать. Он увлек за собой дворян, детей боярских, торговых люде и, собрав войско, готовил его к походу на Новгород и Псков.

Из Вологды, из Суздали, из Костромы прибывали гонцы проведать о царе Дмитрии. Царь и царица принимали гонцов. Прежде чем дойти до царской избы, ходокам надо было пройти сквозь польско-русский табор. Как им не подивиться сколь великую силу собрал тушинский царь супротив царя, засевшего в осажденной Москве?

Просторное междуречье Москвы-реки и Всходни превратилось в огромный укрепленный стан. В октябре Рожинский имел восемнадцать тысяч ратных, не считая посохи и всякой обслуги. Под началом Заруцкого собралось до тридцати тысяч казаков и гультящих.

Пройдя сквозь польские и русские таборы ходоки попадали к царю и царице. По обычаю простому смертному к царю не подойти, а надо пасть на колени. Упав на колени, многое ли разглядишь, к тому же на тысячу ходоков мог попасть один, кто видел прежнего царя Дмитрия, да и тот предпочитал помалкивать.

За Суздалью, за Костромой, за Вологдой, за Владимиром вся Северная Русь склонила голову перед тушинским царем. У Рожинского и у панов дух захватывало от больших ожиданий. Отмалчивалась Рязанская земля, да поперек стояла камнем Москва. А тут еще открылось, что на пути победоносного распространения тушинцев встал монастырь святого Сергия во имя святой Троицы, Сергиева обитель. Польские и казацкие разъезды перехватывали письма из монастыря в замосковные города с призывами отвергать тушинского «вора», постоять против латинства за православную веру. Еще половина беды, что письма захватывали  у гонцов из монастыря, но об этих письмах заговорили в городах, что успели присягнуть новому Дмитрию и Марине. Уже росли сомнения, не вор ли засел в Тушино с разорителями православной веры?

Отец Антоний, иезуит, приставленный к польскому воинству, говорил Рожинскому:

 — Тревожно ныне. Не уповайте, что все свершится само собой. В Кремле не самый сильный противник. Нестерпимо, что пресекает пути апостольской церкви монастырек на Ярославской дороге. Оттуда изливается яд по всем городам. Надобно от этого яда оградить твое воинство.

 — Монастырь невелик, да стены у него каменные. Я, отец мой, не могу отлучиться от своего слишком вольного воинства.

 — Тебе, князь, нет нужды отлучаться. У тебя есть пан Сапега. Пора бы ему себя оказать ратным делом.

 — Твоя правда, отче, да не вышло бы худого. Много у нас в войске православных.

 — Потому и надобно привести этот монастырь в повиновение.

Ян Сапега был склонен к крутым решениям в своих действиях. Что побуждало его искать крутых перемен, никто не знал. Шла о нем слава, как о непредсказуемом. Ему это нравилось, а тщеславие подталкивало оправдывать эту славу. В Московии он жаждал какого-либо крупного дела, а не сидеть в тушинском лагере в ожидании, когда Москва откроет ворота. Грабить села и городишки? Так уже все ограблено. Поэтому, когда Рожинский заговорил о монастыре, Сапега прислушался. Рожинский выложил ворох монастырских посланий с призывами изгнать ляхов с русской земли, овладеть монастырем показалось Сапеге делом занятным. Рожинский, Вишневецкий и Валавский в один голос уверяли, что если овладеть этой русской святыней, то и Москва откроет ворота.

Сапега явился в царскую избу и сказал Богданке:

 — Стужают твоему благородству седые грайвороны, что гнездятся в каменном гробу в Троицком монастыре. Шлют они послания с поруганием тебя, призывают русских людей гнать тебя с русской земли. Пора разорить это воронье гнездо. Я пойду со своей дружиной, а ты кликнул бы клич, чтобы и казаки и всякие московские люди шли со мной.

Богданка понимал, что Яну Сапеге не нужно  его согласие. То ж и несогласие не остановит вельможу. Знал Богданка и без Сапеги, что в монастыре не жалуют его царское величество. Богданка подбодрил Сапегу:

 — Собирай, ясновельможный пан, русских людей моим именем. О твоем ратном искусстве я давно наслышан.

Перед выходом Сапега навестил царицу Марину. Чтобы придать значимости своего похода, сравнил значение для поляков Ченстоховского Ясногорского монастыря Девы Марии, со значением Троицкого монастыря для русских. Он говорил:

 — У каждого народа есть последняя святыня, когда народ лишается ее, он становится скопищем бессмысленных баранов. Падет этот монастырь, падет и Москва.

Марина сняла свой нагрудный крестик и одела его на шею Сапеге.

 — Прими мое благословение, мой рыцарь: иди, Москва перед нами.

 Утром прозвучали трубы, ударили барабаны и литавры, распустив знамена,  воздев прапоры, конница Сапеги вышла из стана между Москвою рекой и Всходней, взяв направление на Дмитровскую дорогу, чтобы оттуда повернуть на Сергиеву обитель. Рядом с Сапегой ехал налет пан Лисовский. Царь и царица провожали воинство, выйдя на крыльцо царской избы. Пан Лисовский взглянул на Марину и пробурчал:

 — Не платочком помахивала бы наша царица, снабдила бы нас кулевринами.

Сапега ответил:

 — Не на Хотинскую крепость идем и не на Кременец. От одного вида польского рыцарства стены этого монастыря обрушатся.

 — Ой, не говори, ваша милость! Укрепилось гнездо этих грайворонов не в пример другим городам. Ты эту крепость увидишь снаружи, а я за ее стенами побывал.

 — Как схизматики допустили тебя с твоим мешком грехов?

 — Мешок с грехами мне нигде не помеха. Я вырядился мужиком лапотником. Прошел будто бы богомолец. Стены этого гнездовища прочные. В бойницах торчат пушечные жерла. Монастырские ратники стерегут их и днем и ночью.

 — Да много ли ратников?

 — А нужно ли множество, ежели  готовы со своим песнопениями  и в рай и в ад?

 — Ратники тогда ратники, когда в боях пытаны. Давно ли им стрелять приходилось?

 — Того я не разведал, а тебе скажу, если сразу не войдем, мне с моими молодцами долго стоять