Вот этот самый эпиграф — журнальный текст — передавали из рук в руки во всех студенческих общежитиях Москвы, да и не только в студенческих.

Хорошо, конечно, что сохранилось главное посвящение: «Галине, дочери Валентина».

Не делают чести редакции и другие просчеты. Так вовсе не упомянут «Желябов» — книга, прямо сказать, удачная в изображении героев народовольческой эпохи. Такая удача никогда не была потом повторена. Паясничество «Современника»[170] над исповедью самоубийцы Гольденберга, и балаган Трифонова в «Нетерпении».[171]

«Нетерпение» — это уголовный роман, вроде «Антона Кречета», где упущено все серьезное. Встреча Нечаева[172] с Желябовым — только одни из примеров подобного рода.

За последние тридцать лет по «Народной воле» вышел ряд важных работ, одной из которых является работа Троицкого[173] в Саратове, где приведен список поименный всех затронутых народовольческими темами. Этот список включает ПЯТЬСОТ имен по СЕМИДЕСЯТИ процессам (!) Вот тебе и кучка.

Такие сведения помогли бы автору «Нетерпения».

Еще крупней другой просчет, который потом повторен во многих книгах. Дело в том, что истинной героиней, истинной руководительницей «Народной воли» была Ошанина,[174] участница Липецкого съезда. Не Перовская, не Фигнер, и именно Ошанина, которая после 1 марта была заграничным представителем «Народной воли». Она-то и вела знаменитую полемику с Кравчинским,[175] и если Кравчинский показал во время этой дискуссии: что он «поправел», то Петр Лавров,[176] наоборот, «полевел» и поддержал Ошанину во всей этой переписке. Пример первого марта был достаточно убедительным.

Следовало бы помнить также, что именно Ошанина вела переговоры с Дегаевым.[177] Она обещала сохранить Дегаеву жизнь, если тот убьет Судейкина.

За границей была только она одна, Лев Тихомиров[178] не командовал, как говорится, парадом. Он уже собирался вернуться, что и сделал небольшое время спустя.

Ошанина была якобинкой, ученицей Заичневского[179] и Ткачева. Недавно издан двухтомник Ткачева — революционного классика, чьи прогнозы оказались самыми верными. В двухтомнике не забыта и цитата из «Что делать?» Ленина: «Подготовленная проповедью Ткачева попытка захватить власть с помощью устрашающего и действительно устрашавшего террора была величественной».

Вот Ошанина-то и была верной его ученицей. Почему о ней мало пишут? Не только потому, что она всегда звала к конспирации. Ошанина не проходила ни по одному процессу. Входя в судебные документы лишь косвенно. Она и умерла под фамилией Полонской в Париже.

Продолжение 18 сентября 1976 на обороте.

В.Ш.

Вот это письмо было подготовлено Вам для ответа. Я не успел его дописать и отослать.

В больницу 59 я попал по «Скорой помощи» в приступе стенокардии — моей старой болезни, хорошо мне известной.

Я очень долго не мог ни с кем связаться. Звонил Вам много раз — и телефон оказался другой. Я благодарю Вас и Ивана Степановича за столь срочную, своевременную и продуманную помощь. Я выписан в среду, 15 сентября, как и обещано врачами и вообще-то мне нечего делать в больнице. Убедившись, что у меня к 70 годам нет ни инфаркта, ни туберкулеза, ни рака, ни сифилиса, ни язвы желудка, врачи выписали меня под надзор поликлиники. У меня был приступ стенокардии, с которым в прошлом я встречался не менее 20 раз.

Иван Степанович ошибается глубоко, что, дескать, неплохо полежать в больнице несколько дней. Лечение, примененное ко мне, удовольствия мне не доставило. Но я уже в 59 квартире, дом 2 по Васильевской, где значительно уютней и полезней, чем в 59 больнице.

Жму руку, привет дочерям.

Москва, 30 октября 1976.

Дорогие Галина Александровна и Иван Степанович!

Шлю Вам новую мою публикацию в «Юности» — на этот раз не колымских, а крымских стихов.

Качество стихов говорит о том, что рука и в семьдесят лет тверда.

Шлю привет детям.

С глубоким уважением В.Шаламов.

Москва, 3/XI-76

Дорогой Варлам Тихонович!

Получили Вашу бандероль. Большое спасибо. Мы искали уже давно этот номер «Юности», но не могли найти. В киоски дают по 2–3 экземпляра и моментально раскупают

Мы все сердечно поздравляем Вас и очень рады!

Мне больше всего понравилось Ваше первое стихотворение и Ивану Степановичу тоже. Вообще мне показалось, что у Вас несколько изменилась манера письма. (Если так можно выразиться.) Она стала более насыщенной, сжатой и в то же время более эмоциональной. Мне это нравится, хотя и прежнее тоже нравилось. Если написала глупость, не сердитесь. Я уже Вам говорила, что у меня «что-то сломалось» в восприятии стихов, это еще случилось на Колыме. И я считаю это одной из горьких своих душевных потерь.

Как Вы себя чувствуете? Вам надо хорошо отдохнуть. Все наши шлют Вам приветы и добрые пожелания, и я, конечно.

Галина Александровна.

11 декабря 1976.

Дорогая Галина Александровна!

Причины, почему стихи меняются — не составляют для работающего тайны.

Объясняется это тем, что стараешься с каждым новым стихом дать что-то новое, свежее.

Для ялтинского цикла, который и составил публикацию в № 10 «Юности», наиболее характерны для автора — является первое и последнее, хотя и миниатюра «Московская толчея» сразу же привлечет внимание очередного Чайковского своей новой сверхэкономичностью и так далее.

Последнее стихотворение — все на повторах и написано в тот момент, когда найдена «Небесная крыша» — то есть крыша мира, тот самый Памир, близ которого мы с Вами живем.

Вторая строфа — отделка на и тех звуковых повторов, к-р-ч.

Первое стихотворение «Мой день расписан по минутам…» продолжает знаменитую лермонтовскую «Русалку». У Лермонтова было пять «о» подряд.

Пастернак пробовал:

«О, вольноотпущенница. Если вспомнится…» Я тоже выступил: четыре «о» подряд.

Здесь на две строки целых пять «о». Стихотворение родилось тогда, когда была найдена новинка «шорох — гром» с тремя «о».

Стихи пишут по законам звуковых повторов — что я и показываю во всем ялтинском цикле.

Стихотворение о Чехове — давнее мое желание рассчитаться с родственниками Чехова за этот музей, за этот дом-комод, где М.П. Чехова жгла чеховские письма и вымарала все, что казалось ей опасным для семьи.

«Дом-комод» — это музей родственников Чехова, а не его самого. К сожалению, меня не было в Москве (я был в больнице и не настоял на том, чтобы оставить последнюю строку).

«Юмористики лишила»: А.П. Чехов, после Сахалина (с 1890) прожил целых 14 творческих лет, не написал ни одного юмористического рассказа, хотя именно ими он и вошел в литературу.

Это общеизвестные данные, и именно с Сахалина Чехов оставил все это.

Ивану Степановичу шлю привет, а также Вашим дочерям.

Ваш В. Шаламов.