Я кладу книгу на полку и выхожу на улицу, и тут, на той стороне, у банкомата, вижу как будто знакомого парня, и это Кузен Доуд, ну, парень из Глазго. Я иду к нему через улицу, на этот раз уже внимательно следя за дорогой.

— Доуд…

— Привет, Урод, — говорит он, моргая глазами как будто неодобрительно, потом вдруг светлеет лицом. — Может, хочешь ширнуться?

Вот так вот, этот пацан Уиджи, он так и сказал, а я просто не мог поверить! Сам сказал, просто так, я же его не спрашивал. Благослови, Боже, хана из Глазго и его ребят. Классный он крендель, Доуд. Такой коренастый пацанчик с сероватыми волосами, он всем рассказывает, как классно в Глазго, но живет почему-то здесь.

— Эх, я и не знаю, когда смогу отдать тебе должок, парень…

— Эй! Это же я! — Доуд показывает на себя пальцем, и мы идем в «Старую соль».

— А я тут в банк заскочил, сменить свой пин-код. В моем банке так можно, ну, поменять свой пин-код, чтобы было удобней его запоминать. Зуб даю, в твоем банке такие услуги не предусмотрены, — говорит он, весь из себя такой важный.

Я типа задумываюсь об этом.

— Ну, вообще-то я никогда реально не заморачивался с банками, брат. Только однажды, когда меня направили на лечение, ну, когда я на крэке сидел, меня заставили открыть счет. Я говорил им, не, парни, не банковский я человек, в натуре, просто дайте мне наличные, так они уперлись и говорят: извини, брат, ну, это, чисто, последняя заморочка такая, ты че, не знаешь?

Доуд кивает и хочет что-то сказать, но я не даю, потому как нельзя позволять Уиджи заводить разговор, брат, он, конечно, хороший парень, но если заводит свою байду типа: «ладно мужик, как дела, между прочим», его уже не заткнешь. Если вдруг нужно будет набрать команду говорунов, ну, типа как сборную Шотландии, я даже не сомневаюсь, что по крайней мере восемь или девять из одиннадцати будут из Уиджи. Так что я продолжаю:

— Ну, в общем, открыл я счет, а они прекратили мне денежки переводить. Счет перешел к Пятой Восточной, ну, ее на самом деле зовут Лимонной Мармеладкой, но я называю ее Восточной, ну, это вроде как принято, понимаешь?

— Ты тот еще крендель, Урод, — улыбается Кузен Доуд и кладет руку мне на плечо. — Interdum stultus bene loquitur, да, приятель.

У Доуда светлая голова для такого, грязнули немытого, знает много латыни и все такое.

— И то правда, Доуд… кстати, а что это значит?

— Это значит, что в твоих… хм… словах есть доля истины, Урод, — отвечает он.

Ну, такое услышать всегда приятно, вроде как потешить свое самолюбие, и все такое, так что вот он я, весь в восторге. А еще та двадцатка, которую добрый Куз вложил мне в руку, она очень мне пригодится, даже более чем.

Диджей хорош; это видно хотя бы уже по тому, сколько людей наблюдают за ним, столпившись возле его кабинки, и еще по тому, как он спокоен перед лицом этой почти что меланхоличной аудитории, которая только и ждет, когда что-нибудь произойдет, и им всем невдомек, что все уже случилось.

Ясное дело, он ставит эту мелодию, и они буквально взрываются, сами слегка ошарашенные своей бурной реакцией, внезапно они понимают, что он с ними играет, водит их за нос уже добрых полчаса. Под нарастающие аплодисменты он выдает лукавую улыбку, которая искрой проносится по танцполу.

По танцполу моего клуба, здесь, на Геренграхт, на «канале джентльменов», в старом Амстердаме. Я потягиваю свою водку с колой, сидя в тени в самом дальнем углу зала, и думаю про себя, что надо присматривать за этим парнем, хотя я всегда очень по-дружески принимаю всех приглашенных диджеев, даже тех, кто, с моей точки зрения, являет собой воплощение мудачества в чистом виде. Но Мартин вполне в состоянии сам за ним присмотреть, вот пусть он и смотрит, а я, образно выражаясь, умываю руки, потому что он из моего родного города, и я его знаю. Я ничего не имею против людей из моего города, просто я не люблю пересекаться с ними здесь.

Я вижу Катрин, она стоит спиной ко мне. Короткое темно-синее платье, плотно облегающее ее изящную фигурку, копна криво подстриженных светлых волос. Она стоит с Мицем и какой-то вполне подходящей для секса малолеткой, которую он притащил с собой. Сложно сказать, в каком Катрин настроении, я надеюсь, она уже закинулась таблеточкой. Я обнимаю ее за талию, но мое настроение резко падает, когда я чувствую, как она напряглась под моей рукой. Тем не менее я предпринимаю попытку.

— Хорошая вечеринка, да? — кричу я ей в ухо. Она поворачивается ко мне и говорит этак мрачно:

— Я хочу домой…

Миц бросает на меня понимающий взгляд.

Я отхожу от них и иду в офис, и нахожу там Мартина с Сайан, и эту девчонку, Брумми, которая теперь зависает с ними. Они выкладывают на столе дорожки из кокаина. Мартин протягивает мне скрученную пятидесятидолларовую банкноту, а я внимательно смотрю на ждущие, жадные, круглые как блюдца глаза девушек.

— Не, мне уже хорошо, — говорю я.

Мартин кивает девушкам, бросает скрученную бумажку на стол и тянет меня в маленькую приемную, где мы держим ксерокс и ведем тайные разговоры.

— У тебя все нормально?

— Ага… Это из-за Катрин… ну, ты знаешь, какие у нас дела.

Мартин морщит лоб под отрастающими темными волосами и его большие зубы хищно сверкают.

— Мое мнение ты знаешь, приятель…

— Ага…

— Извини, Марк, но она — жалкая телка, и ты рядом с ней жалкий, — говорит он мне в сто первый раз, потом показывает на дверь в офис. — Надо ловить кайф от жизни. Выпивка, девочки, наркота. Я что имею в виду, посмотри вон на Мица. — Он встряхивает головой. — Он старше нас всех. У тебя только одна жизнь, парень.

Мы с Мартином партнеры в клубе, мы с ним похожи во многом, но разница в том, что я никогда не был и не мог быть таким непостоянным, как он. Когда у меня появлялась девушка, я твердо верил, что надо быть с ней до конца. Надо терпеть до конца, даже когда уже не было ничего, из-за чего ее стоило бы терпеть. Но он хочет мне добра, и я даю ему проявить себя в качестве доброго друга — то есть слегонца потерзать мне уши, — а потом возвращаюсь в зал.

Ищу глазами Катрин. Почему-то смотрю наверх, и диджей, парень из Эдинбурга, на краткий миг ловит мой взгляд, и мы обмениваемся улыбками, как старые знакомые, собственно, мы и есть старые знакомые, и что-то странное и непростое поднимается у меня в груди. Потом я отворачиваюсь и вижу Катрин у бара.

Все эти люди, которым нет места в новом Лейте, вот они, все здесь — в мой первый день у руля. Толпа старых грязных вонючек, и эти мелкие клетчатые уродцы с перстнями на каждом, блядь, пальце, любители техно и хип-хопа. Один из этих толстощеких щенков даже называет меня Психом! Ну ладно, нахальные вы мудаки, хрен с вами, одни только наркотики, которые будут тут продаваться, принесут Саймону Уильямсону полное одобрение общественности. Особенно в свете того, что вчера мне повезло пересечься с одним старым партнером по кличке Искатель, и теперь мои карманы набиты колесами и пакетиками с цзыном.

И старой Мораг придется уйти; Мораг — это такая толстая тетка с формами, полностью соответствующими давно устаревшим понятиям о здоровье нации, слишком уж старолейтская для того типа заведения, который собирается организовать тут молодой Уильямсон. На мой взгляд, Мо какая-то уж слишком семидесятница. Сейчас она обслуживает одного из этих мелких придурков, ну, или пытается обслужить.

— Ч-ч-чет-т-тыре к-к-кружки л-л-л… — говорит пацан под смешки своих приятелей, его лицо искажается, изображая жертву удара, а Мораг стоит с открытым ртом в явном замешательстве.

Да, надо тут вес менять. Алекс МакЛейш?