Мы с Али не верим своим ушам. Дон, дочка Лесли, умерла почти сразу же после рождения, и это, кажется, первый раз, когда Псих вообще признал принародно, что это был его ребенок.

Кажется, он понимает, что сказал что-то не то, и у него на лице на мгновение пояшгается что-то похожее на сожаление, которое тут же сменяется жесткой ухмылкой.

— Ну да, я слышал от Скрила, что она вышла замуж за какого-то урода. Живет себе в пригороде. Двое детей. Как будто бы нашей дочери, нашей маленькой Дон, никогда вообще не было, — фыркает он с отвращением.

Тут Али выходит из себя:

— Ты что говоришь, а?! Да я в первый раз слышу, чтобы ты вспомнил о том, что этот ребенок вообще существовал! Ты обращался с Лесли, как с последним дерьмом!

— Она и была дерьмом, бля… не смогла уследить за ребенком, — говорит Псих, качая головой.

Али сидит с отвисшей челюстью, явно не веря своим ушам, а я судорожно пытаюсь придумать, что сказать.

Псих смотрит на нее, как будто собирается научить ее жизни.

— Вот что я тебе скажу, Али, ничего личного, но ты такая же, как она. Если останешься с Мерфи, то вашего ребенка точно возьмут под опеку. Нет, правда…

— ПОШЕЛ НА ХУЙ, ПСИХ! — кричит Элисон и плескает свой бренди ему в лицо. Он моргает и пытается вытереться рукавом рубашки. Она стоит над ним пару секунд, сжав кулаки, а потом выбегает за дверь. Диана встает и идет за ней.

Девушка за стойкой, которая наливала нам бренди, подходит с тряпкой и помогает Психу вытереться.

— Она вернется, — говорит он, и в его голосе слышится некое подобие грусти. Потом он добавляет с улыбкой: — Она работает на меня, и ей нужны деньги!

Он выпивает свой бренди. На меня вдруг наваливается какой-то иррациональный страх, я все смотрю на дверь и жду, что сейчас войдет Франко. Ситуация настолько мерзкая, что его появление почти неизбежно. Как говорится, до кучи. Я боюсь, но не за себя, это не измена, нет. Я боюсь за Диану. Ублюдок Форрестер, жополиз хренов. Я просто взбесился, когда увидел его в «Порту радости». Наверняка он теперь ищет Бегби, чтобы рассказать ему обо мне. Хотя… если Псих явно повыдохся, то, может, и Франко постигла та же судьба. У меня в голове возникает картинка: мой кулак, летящий в лицо Франко и вдавливающий его нос прямо в мозг.

Возвращается Диана, но Али с ней нету.

— Она села в такси, — говорит она и добавляет: — Я хочу уйти.

— Ага, — говорю я, допивая свой бренди. Я смотрю на нее и понимаю, что ей просто скучно, ситуация ее нисколько не напрягает и не нервирует. Надо сказать, что меня это впечатляет. И я думаю о том, что ей совершенно не нужно все это дерьмо. Я выдавливаю из себя извинения, и мы собираемся уходить. Псих не возражает.

— Передай Никки, пусть она мне позвонит, — говорит он, скаля белые зубы. Этакая ухмыляющаяся пародия на себя самого.

Мы идем на Хантер-сквер и садимся в такси. С пульсом у меня явные неполадки, это все от наркоты. Я на приходах, мы едем в никуда. Я знаю, что буду всю ночь лежать рядом с ней, как бревно, или засяду перед телевизором, пока меня не отпустит.

Диана молчит, но я понимаю, что я в первый раз ее подвел. Я не хочу, чтобы это вошло в привычку. Проходит еще минут десять, молчание становится напряженным, и я говорю:

— Извини, милая.

— Твой приятель — просто мудак, — говорит она.

Я никогда не слышал от нее таких слов, и мне не нравится, как они звучат. Бля, да я, похоже, старею. Чувствую я себя отвратительно, как будто бы в меня воткнули металлический стержень. И этот стержень все еще внутри, и рядом с ним моя плоть смотрится просто кошмарно: старая, худосочная, рассыпающаяся и, что хуже всего, смертная.

Такси проезжает Медоуз, и от Медоуз до Толкросс я успеваю заметить на улице Бегби как минимум раза три.

Ну вот, я опять в сауне, куда я вроде как поклялась себе не возвращаться. А это Бобби, и он опять до меня докапывается. Вот она, основная проблема хищников — старых и молодых, красивых и просто уродливых, — они охуенно жестоки, точнее, они жестоки во всем, что касается их хуя лично и ебли как таковой. Он говорит, что держит меня в сауне только потому, что я ему нравлюсь. Это похоже на правду, моя техника массажа оставляет желать лучшего, да и подрочить я как следует не могу, однако большинство клиентов отчаянно хотят кончить и поэтому не замечают моей апатии и не обращают внимания на отсутствие техники. Но теперь Бобби решил, что пришло время меня «повысить» — перевести с дрочилова на минеты.

— Клиентам ты нравишься. Ты можешь делать на этом хорошие деньги, лапуля, — говорит он.

Если бы он только знал, что я еще и не такое проделывала, причем не только со своими бойфрендами, но и с совершенными незнакомцами — перед камерой. Но тогда почему меня так напрягает перспектива быстренько отсосать у кого-нибудь за закрытыми дверями «Мисс Аргентины»? Во-первых, я не хочу, чтобы у меня в жизни было еще больше секса на коммерческой основе. Всему свое время и место, и все хорошо на своих местах, как говорит мой папа. Мне и так есть чем заняться и о чем подумать, помимо «рабочих» минетов.

Во-вторых, печально, но факт, большинство наших клиентов — отвратительные уроды, и меня тошнит при одной только мысли о том, чтобы взять у них в рот.

Бобби, что делает ему честь, наделен неплохим деловым чутьем и понимает, что его присутствие, как он сам это называет, «на представительских ролях» явно снижает тон. Кстати, о снижении тона. Как бы невзначай я упоминаю, что знаю Мики Форрестера. Он тут же звереет и говорит:

— Он дерьмо. Преступник и нарк. У него бордель, а не сауна. А ты нас всех под одну гребенку метешь.

— Я еще не видела, как выглядит его массажный салон.

— Массажный салон, ебать-колотить! Да там нет вообще никаких ограничений, они даже и не пытаютца делать вид, что занимаются массажем или еще чем! Девочки, которые там работают, понятия не имеют, што такое массаж. Они там в открытую торгуют наркотой, коксом. По мне, так им всем давно пора в тюрягу. — Он понижает голос и становится совсем серьезным: — Ты такая хорошая девочка, ты не должна общаться с этим сбродом. Потом проблем не оберешься. Тут понимаешь, какое дело, рано или поздно они сделают так, што ты окажешься на их уровне. Серьезно тебе говорю.

Я думаю о том, что они уже опустили меня дальше некуда, и вежливо улыбаюсь Бобби. Похоже, мистера Форрестера не любит никто, и мне кажется, ничего удивительного в этом нет. Я возвращаюсь домой и делюсь этой мыслью с Марком, который торчит на кухне вместе с Дианой. Она готовит пасту. Марк запрокидывает голову и смеется:

— Микки…

— Этот сутенер? — спрашивает Диана.

— У него вроде как сауна, — говорю я и быстро добавляю: — Не та, где работаю я, другая.

— А можно с ним как-нибудь поговорить? Мне это нужно для диссертации, — говорит она.

Марк не может скрыть своего неодобрения.

— Я его плохо знаю, — говорю я. Потом обращаюсь к Марку: — Мне показалось, что у вас несколько натянутые отношения, судя по тому, что случилось в пабе.

— Мы с Микки никогда не дарили друг другу подарки на Рождество, — усмехается Марк, бросая нарезанный лук, чеснок и перец в кипящее масло. Он поворачивается к нам с Дианой и смеется, как будто бы прочитав наши мысли. — Ну, то есть не то чтобы мы вообще дарили подарки хотя бы кому-то.

Я думаю, что Микки или вообще кто-нибудь из моих новых друзей вряд ли окажется в рождественском списке Бобби. А вот мне вполне светит там оказаться. Поскольку Саймон теперь для меня персона нон- грата, я провожу больше времени в сауне и беру как можно больше клиентов, чтобы заработать хоть какие-то деньги. Я не хочу просить Саймона, поскольку после скандала с фильмом никто из «наших» с ним