– Это и называется – подставить, Лера! – закричал Константинов. – Пацанят подставили, да еще и использовали по полной программе, и меня тоже! Да еще сделали так, чтобы ты обязательно об этом узнала! Даже билет подложили, видишь, какая забота!
– Ну и что, что?! – тоже закричала Лера. – Что из этого следует, я не понимаю!
Он помолчал.
– Ты знала, что у Тамилы Гудковой когда-то был ребенок? Знала, Лера?
Она не смотрела на него, курила и отводила глаза.
– Лера!
– Знала.
– Откуда?!
– Какая тебе разница?
– Это важно. Откуда ты знала, Лера?!
– Из досье, – сказала она неохотно. – Ты же знаешь Сосницкого! У него пунктик по поводу проверки. Всех проверяют, кто приходит на работу, всегда. Я по должности обязана знакомиться с досье. Я и знакомлюсь. А наша служба безопасности все раскопала.
– Лера, кто еще, кроме тебя, в редакции имеет доступ к файлам службы безопасности?
– Никто.
– Точно?
– Ну, только… – она осеклась и посмотрела на Константинова. – Этого быть не может, Саша.
– Может, – сказал Константинов упрямо. – Никто не мог вытащить диск из машины этого придурка- программиста, не зная, что не работает сигнализация. Никто не мог подложить этот самый гребаный диск на стол к Марьяне, а он был здесь именно в это время! Никто не имеет доступа к файлам. Начальник службы не в счет, если бы он подворовывал информацию, он бы давно стал королем шантажа, а ничего этого нет. Никто, кроме него, не мог взять у меня из ящика стола этот проклятый билет. Не возбуждая подозрений взять, понимаешь?..
Он помолчал, потом встал и быстро попил воды из лейки, которой Лера поливала цветы. Утер рот и посмотрел на нее.
– Все это планировалось заранее. Все подгонялось одно за другим, и программисты, и я, и ты. – Он улыбнулся. – Моей матери приснился сон, что она коляску катает, а в ней ребенок. И соседка ей говорит, откуда, мол, взялся ребенок, ведь никто вашу невестку беременной не видел!.. И я сообразил. Никто не видел Тамилу беременной. Никто об этом ничего не знал, кроме тебя и… его.
– Но он не мог этого сделать!
– На курок нажать не мог, – поправил Константинов, – и, видимо, не нажимал. Но участвовал – точно.
Они еще подумали, а потом посмотрели друг на друга.
– И что делать? – тоненьким голосом спросила Лера. – Сами мы не справимся. Доказательств-то никаких нет.
– Когда ты встречаешься с Башировым?
– Завтра в три.
– Вот завтра в три ты у него и спросишь, что мы должны делать. Я думаю, что дальше это уже не наше дело.
– Этого не может быть, – сообщила Мелисса Синеокова пожилой врачихе, – этого просто быть не может!
– Почему? – спросила та, перестала писать и подняла очки на лоб.
В очках отразилось больничное окно, наполовину замазанное белой краской, выше краски синее небо и зеленое дерево. И небо, и дерево извивались во врачихиных очках, как будто плавали.
– Потому что этого не может быть, – упрямо сказала Мелисса и покосилась на свою книжку, которая торчала из врачихиной сумки.
Вот интересно, узнает она меня или не узнает? И если узнает, что она обо мне подумает? Что я гулящая? Сумасшедшая? Истеричка? Наркоманка?
Помедлив, врачиха снова опустила очки на нос и приготовилась писать.
– Я абортов не делаю, – сказала она довольно холодно. – Так что вам придется обратиться к кому-то еще.
Каких еще абортов?!
От этого кошмарного слова Мелисса покрылась холодным потом и ее сильно затошнило.
Так сильно, что она вскочила с места и ринулась к раковине, полускрытой раздвижной белой ширмой. Добежав, она взялась за нее двумя руками, наклонилась, и сухие спазмы волной прошли по животу и горлу. Мелисса тяжело задышала ртом.
Врачиха со своего места наблюдала за ней, и вид у нее был скептический.
Мелисса перестала тяжело дышать, зато начала икать, и отразившееся в зеркале бледное лицо с каплями пота на переносице, с синевой под глазами, с родинкой на щеке, у губ, показалось ей отвратительным.
