Сидорин курил, и Потапову хотелось подойти к нему, чтобы поговорить о Дине, которая пропала куда-то сразу после того, как его под один локоток ухватил префект, а под второй супрефект. Дину он увидел, но до Сидорина не дошел – в воздухе что-то хлопнуло, близко и совсем не страшно, и Маня как будто отшатнулась в сторону, чуть не угодив ему под ноги, и стала падать, быстро и некрасиво, совсем не так, как в кино.

Потапову неожиданно стало тошно.

– Еще кого-нибудь заметили, кроме Сидорина?

– Я… не знаю. Сидорин был точно. Еще какая-то толпа стояла прямо у ворот, лиц я не видел. Да, еще Дина!

– Она тоже была у ворот?

– Нет, она была ближе ко мне, чем к воротам, ее кто-то закрывал, я не сразу ее увидел.

– Во что она была одета?

– Да вроде во что-то светлое, я не рассмотрел. В полушубок, что ли?

– А Сидорин?

– Не знаю. Не помню.

– Ну хоть в светлое или темное?

Потапов подумал.

– Не знаю, – сказал он виновато, и Никоненко его тон позабавил, – я на самом деле плохо вижу в темноте. Кто-то был в светлой куртке, и еще помню коричневый плащ.

– Дина стояла лицом к вам или спиной?

– Лицом. Она улыбалась, как будто ждала кого-то.

Потапов тогда решил, что, может, это его она поджидает. Ему это было приятно.

– А коричневый плащ?

– Не знаю. Плащ помню, а куда он был повернут, не помню, вернее, не видел.

– Кто, кроме охраны, провожал вас до машины?

– Никто, – Потапов улыбнулся, – я всех разогнал. Трудно, знаете ли, целый вечер провести в компании незнакомых людей. Я, когда на этот вечер поехал, как-то упустил это из виду.

– Что именно?

– Что там на меня бросится школьное, а потом районное начальство, и я все равно не смогу ни с кем поговорить нормально.

Ну да. Конечно. Упустил из виду.

Китайские церемонии и ритуальные танцы его раздражают. Он их не учел. До этого вечера он даже не догадывался о том, что нижестоящие бюрократы всегда танцуют их перед бюрократами вышестоящими. Поклонение, переходящее в трепет, сравнимое разве что с поклонением египтян богу солнца Ра, вызывает у него отвращение.

Пожалуй, никакой он не «свой», этот Потапов. Пожалуй, он гораздо более чужой, чем самый махровый, высокопоставленный хам. Просто он умнее.

Намного умнее. Гораздо умнее.

Он точно знает, что именно нужно говорить и делать, чтобы казаться «своим», а капитан Никоненко почти поверил, что министры тоже бывают похожи на нормальных людей.

– Что произошло после выстрела?

– Маня свалилась… почти на меня. Я даже сразу не понял, что случилось. Я просто наклонился посмотреть, что это она упала. Тут меня вдруг дернул охранник и стал толкать и кричать, чтобы я немедленно уходил в машину. Я поднял голову и первым делом увидел у него в руке пистолет. И тогда я сразу… понял, что Маня не просто так упала, но я никак не связал это с собой. Вокруг кричали и бежали – я сидел на корточках и видел их ноги. Сашка все кричал, а потом мальчишка закричал, Манин сын. – Потапов помолчал, переживая все снова. – Ну вот. Я отнес ее в машину, и мы поехали в Склиф.

– Вы подняли ее на руки и…

– Я сказал Сашке, что ее нужно в больницу. Сашка, по-моему, плохо соображал. Мы ее подняли вдвоем, как мешок, но нести так было неудобно, и я ее перехватил. Крови очень много было.

Интересно, кровь тоже вызывает у него отвращение?

– При полостных ранениях такой тяжести крови, как правило, бывает море, – заметил Никоненко равнодушно. – Как это вы не побоялись салон испачкать?

Потапов помолчал. Милиционер ему явно хамил, но хамить в ответ министру не хотелось.

– О салоне я почему-то не думал. Кроме того, тут везде кожа. Тряпочкой протер, вот и все дела.

– Дела как сажа бела, – неожиданно заключил Никоненко. – Скажите, Дмитрий Юрьевич, у вас много врагов?

Потапов опять помолчал.

– Лучше вы скажите, Игорь Владимирович. Вы телевизор смотрите?

– В каком смысле?