она швырнула меня оземь — просто подняла достаточно высоко и отпустила, но я так ослабела и в голове моей такой туман, что я упала.

— Это вам, чтоб не дрались. Вон у меня аж лицо горит, — сказала она. — Скажите спасибо, что мы не на лестнице и не на крыше. В другой раз только попробуйте стукнуть — увидите, что будет...

Оправив свой холщовый передник, она наклоняется и хватает меня за воротник.

— Теперь снимаем платье. И нечего волком смотреть. Меня не проймешь. Ой, какие маленькие крючочки! У меня тяжелая рука, знаете ли. Вы небось к нежностям привыкли? Должно быть, так, до нас ведь дошло кое-что. — Она усмехнулась. — Ну, тут для вас служанок нет. Есть только мистер Хеджес и мистер Бейтс. — Те стоят у двери и смотрят. — Позвать их на подмогу?

Мне подумалось, она хочет раздеть меня догола, но нет, я ей этого не позволю, скорее умру. Я встаю на колени и пытаюсь вывернуться из ее рук.

— Зовите кого хотите, сука, — сказала я, задыхаясь. — Но платья моего не троньте.

Лицо у нее сделалось землисто-серым.

— Ах, так, значит, я сука? — сказала она в ответ. — Ну это мы еще поглядим.

И бьет меня наотмашь кулаком...

Я выросла в Боро, среди воров и мошенников, но миссис Саксби была при мне все равно как родная мать, и меня никто ни разу не ударил. От этого удара я едва могла опомниться. Я закрыла руками лицо, скорчилась на полу, но она все равно ухитрилась содрать с меня платье — думаю, ей часто приходилось раздевать психов, руку набила. Потом принялась за корсет и тоже сняла. За ним последовали подвязки, ботинки, чулки, и наконец она вынула из волос шпильки.

Потом поднялась, вся потная и злая.

— Ну вот! — сказала, оглядывая дело рук своих: из одежды на мне остались лишь сорочка и нижняя юбка. — Никаких вам больше ленточек и кружавчиков. Теперь, если вздумаете удавиться, мы тут ни при чем. Слышите меня? Миссис не-Риверс? Посидите ночку на соломке, подумайте. Посмотрим, как вам это понравится. Судороги, говорят? А по-моему, вредность. Там можете брыкаться сколько влезет. Машите руками-ногами, кусайте язык. Все равно утихомиритесь. Чем они тише, тем нам спокойнее.

С этими словами она собрала мою одежду, связала ее в узел, закинула за плечо и ушла. Мужчины тоже ушли, снимая на ходу шуршащие нарукавники. Они видели, что она бьет меня, но не вмешались. Смотрели, как она уносит мои чулки и корсет. Один из них опять принялся что-то насвистывать. Сестра Спиллер прикрыла за собой дверь и заперла ее, и свист стал еле слышен.

Когда же он совсем затих, я встала на ноги. И снова упала. Ноги и руки дрожали, голова болела и кружилась. Чувство было такое, без преувеличения говорю, будто меня выпотрошили. Так, на коленях, я подползла к двери — посмотреть на замочную скважину. Ручки на двери не было. Сама же дверь была обита грязной холстиной, подбитой соломой, и стены тоже были такие же, с соломенной набивкой.

На полу — клеенка. И одно-единственное одеяло, рваное и все в пятнах. Еще там было жестяное ведерко — чтобы справлять нужду. Высоко, под самым потолком, окно, забранное решеткой. За железными прутьями — ветки плюща, отчего свет из окна сочился темно-зеленый, сумрачный, как вода в пруду.

Я стояла и смотрела на все это, как в полусне — едва осознавая, что это я стою холодными ногами на клеенчатом полу, что это мое опухшее лицо, мои гудящие от боли руки заливает сейчас этот зеленый струящийся свет. Потом снова вернулась к двери и еще раз потрогала замочную скважину, холстину, нащупала щель меж дверью и косяком — потянула дверь на себя, попыталась открыть. Но нет, она оказалась тугой, как створки моллюска, и, что хуже, пока я стояла так, поддевала и царапала, я заметила, что грязная холстина по краям протерлась, а может, даже процарапана, и тут же поняла, что это, должно быть, рвались наружу и царапались другие сумасшедшие, то есть настоящие сумасшедшие, сидевшие здесь до меня. И сама мысль о том, что я повторяю то же, что делали они, пронзила меня, как нож острый. Я отошла от двери, голова прояснилась, зато теперь меня обуял страх. Я снова кинулась на дверь, принялась что есть мочи колотить по ней кулаками. При каждом ударе взметалась туча пыли.

— Помогите! Помогите! — кричала я. Но голос мой звучал странно. — О, помогите же кто-нибудь! Меня заперли тут, они думают, я сумасшедшая! Позовите Ричарда Риверса! — Я закашлялась. — Помогите! Доктор! Помогите! Вы меня слышите? — Я опять закашлялась. — Помогите! Вы слышите?

Ну и так далее. Я кричала, звала, кашляла и колотила кулаками в дверь — и лишь время от времени останавливалась и прислушивалась, приложив ухо к двери: не идет ли кто, — и так прошло не знаю сколько времени, но никто не пришел. Наверное, обивка была слишком толстая, а может, те, кто мог меня слышать, привыкли к крикам безумцев и уже не обращают на них внимания. Потом я перешла к стенам. Они тоже были плотно подбиты и гасили удары, и я в конце концов перестала колотить и кричать. Взяла одеяло, ведерко, сложила все в одну кучу под окном, а сама встала сверху и попыталась дотянуться до стекла, но ведро промялось, одеяло соскользнуло, и я свалилась на пол.

В конце концов я села на клеенчатый пол и заплакала. Я плакала, и слезы мои обжигали. Потрогала щеку, ощупала распухшее лицо. Потрогала волосы. Тетка вынула из них шпильки, теперь они разметались по плечам, и, когда я потянула за прядь, чтобы пригладить, в руке у меня остался клок волос. От этого я еще сильнее расплакалась. Не то чтобы я считала себя красавицей, но вспомнила одну девчонку, она работала в мастерской, и у нее волосы затянуло в колесо — так они потом и не отросли. А вдруг я стану лысой? Я стала ощупывать голову, вытягивая оторванные волосы, недоумевая, что с ними теперь делать: оставить ли на парик? Но в конце концов не так уж их и много набралось. Я смотала их и бросила в угол.

И тут я увидела кое-что на полу. Похоже на сморщенную белую руку, и я аж вздрогнула вначале, но потом разглядела. Она выпала у меня из лифа, когда с меня срывали платье, и ее отбросило в угол, где ее никто не заметил. На ней виднелся след от подошвы, одну пуговицу раздавили.

Это была перчатка Мод, которую я вынула в то утро из ее вещей и собиралась хранить как память о ней.

Я подобрала перчатку и стала вертеть в руках. Если минуту назад я чувствовала себя так, словно меня ударили ножом, так это пустяки по сравнению с тем, что я испытала теперь, глядя на эту перчатку и думая о Мод, о том, какую подлую шутку она сыграла со мной, на парочку с Джентльменом. Зарывшись лицом в ладони, я сгорала от стыда и унижения. Ходила от стены к стене и обратно; стоило мне остановиться, как словно сотни иголок впивались в меня и жалили — я вздрагивала, вскрикивала, меня прошибал пот. Я вспоминала, как жила в «Терновнике», думая, что я хитрая и ловкая, а оказалось — дура набитая. Думала о том, как эти негодяи, наверное, переглядывались — и улыбались. «Лучше оставьте ее в покое», — говорила я ему, жалея бедняжку. А ей: «Не обижайтесь на него, мисс. Он вас любит, мисс. Выходите за него. Он вас любит».

«Он будет это делать так...»

О, какой ужас! Даже сейчас при мысли об этом меня пронзает боль. А тогда я чуть с ума не сошла. Я ходила из угла в угол, и босые ноги мои шлепали — шлеп-шлеп — по клеенчатому полу, я прижимала к губам перчатку, кусала ее. От него можно было ожидать чего угодно. Но от нее — вот сволочь, вот змея, вот сука... А я-то считала ее глупышкой. Подумать только — посмеивалась над ней. Любила и думала, что и она любит меня! И целовала ее — ради Джентльмена, правда. Прикасалась к ней! И еще... кто бы мог подумать...

Подумать только, что в день ее свадьбы я лежала, закрывшись подушкой, чтобы не слышать, как она плачет. Боялась, что, если прислушаюсь, услышу — и правда, услышала бы? — как она вздыхает.

Это было невыносимо. На какой-то миг я даже забыла, что, обманув меня, она всего-навсего обернула против меня мою же злую шутку. Я шагала от стены к стене, выла, причитала и кляла ее на чем свет стоит. И все теребила, рвала зубами перчатку, пока свет за окошком не померк и в комнате моей не стало темно. Никто не зашел проведать меня. Никто не принес мне ни еды, ни платья, ни чулок. И хотя поначалу, от безостановочной ходьбы, я разгорячилась, потом, упав от усталости прямо на пол, на рваное одеяло, я начала мерзнуть и с тех пор все никак не могла согреться.

Но лежала без сна. Откуда-то из дальних закоулков дома до меня доносились странные звуки — крики, топот ног, однажды доктор засвистел в свисток. Потом среди ночи за окном пошел дождь, капли воды забарабанили по стеклу. В саду громко залаяла собака; услышав лай, я подумала — не о Мод, я вспомнила Чарли Хвоста, мистера Иббза и миссис Саксби — представила, как миссис Саксби лежит сейчас в своей постели, а рядом с ней пустое место — мое место, а меня нет. Сколько еще ей ждать?