просить, и не платить за это, и не писать благодарственных писем. Понимаешь, это называется утолить свой голод.

Тут он понял, что я его не слушаю.

– Будем считать, что я тебя просветил. – Он заткнул пистолет за пояс и покатил ко мне, а потом бросил мне клюшку.

– Лови. Так тебе будет легче удерживать равновесие.

Я встал на колени и взял клюшку. Когда он подъехал ближе, я швырнул ее в него, но промахнулся. Он подкатил ко мне, сжав колени и сжимая в руке клюшку. Двигался он очень грациозно и свободно – скользил то вперед, то назад, но постепенно приближался все ближе. Было слышно, как лезвия его коньков царапают лед. Брюс был спокоен, и в этом было что-то жуткое, бесчеловечное.

– Давай поиграем, Финн!

Брюс сделал пируэт. Он всегда любил покрасоваться. Я опять бросил в него свою палку. Он поймал ее левой рукой и переломал пополам. Он подъехал совсем близко, так что на лицо мне упала ледяная пыль из- под его коньков, обогнул меня и затормозил прямо у моих ног.

– Расслабься. Просто расслабься, – прошептал он. – Я не дам тебе упасть.

Я пытался извернуться так, чтобы схватить его, но каждый раз он только подталкивал меня дальше по льду. Мне удалось вцепиться в его волосы, но он вывернулся и покатил дальше. Пошатываясь, я попытался отъехать в сторону. Но он вернулся, прежде чем я успел проковылять хотя бы три метра. Брюс мягко, но твердо обнял меня, и, придерживая, стал отталкивать все дальше от берега – туда, где темнела никогда не замерзающая черная дыра.

В эти минуты я понял, что такое отчаяние. Какое там чувство собственного достоинства – от него не осталось и следа. Я кричал, плакал, умолял его – уговаривал до боли в глотке. Обещал ему, что если он перестанет толкать меня туда, я брошу школу и заставлю маму уехать из Флейвалля, и он никогда о нас больше не услышит. Но Брюс только улыбался. Наконец он толкнул меня на лед, чтобы убрать козлы, стоявшие у проруби.

– Финн, мы оба прекрасно знаем, что ты вернешься.

– Господи, Брюс, ну что мне здесь делать? Здесь мне не место, теперь я это точно знаю.

– А как же Майя?

– Она меня не интересует. Я хочу только одного – уехать отсюда.

Это удивило его больше всего. Он разочарованно посмотрел на меня. Видимо, я его действительно поразил. Моя готовность предать Майю застигла его врасплох, так что он даже схватился за козлы, чтобы удержаться на ногах, и хотел что-то сказать, но в этот момент я вцепился в другой конец ограждения. Доска, на которую он опирался, ударила его прямо в живот. Он поскользнулся и чуть не упал.

Стоя на четвереньках, я со всей силы пихнул его, но козлы рухнули, и Брюс удержался на ногах. Он стоял там, стараясь отдышаться. Потом начал отхаркиваться. Когда его плевок упал мне на лицо, мы оба услышали, как под ним треснул лед, и он погрузился прямо в воду и мгновенно исчез подо льдом. Потом вынырнул на поверхность и стал скрести ногтями по льду и мотать головой, словно медведь. Ему удалось схватиться одной рукой за деревянное ограждение и наполовину вылезти из полыньи, но тут я изо всей силы стукнул хоккейной клюшкой ему по запястью.

– Ты, ублюдок, я убью тебя!

– Нет, Брюс, это я убью тебя. – И я отодвинул козлы подальше от дыры в воде. Каждый раз, когда он появлялся на поверхности, я пихал его назад, держа палку у его горла. Волосы у него стали покрываться инеем.

– Ничего не хочешь мне сказать? – спросил я, бессознательно имитируя интонацию Брюса.

– Сказать что, выродок? – Губы у него посинели.

– Вообще-то это ты выродок, Брюс. – Он улыбнулся и перестал цепляться за лед.

– Что ты хочешь узнать? – спросил он, лязгая зубами.

– Почему ты поджег дом, ведь твоя мать тоже была там? – Брюс посмотрел на меня так, словно я задал самый идиотский вопрос в мире.

– Папа возвращался домой.

Я кивнул, словно это объяснение меня удовлетворило, и толкнул его концом клюшки прямо на середину проруби. Потому что собирался утопить монстра, а не убить человека. Просто поразительно, как долго ему удавалось оставаться на плаву – ведь на нем были коньки! Он глотнул воды, поперхнулся, закашлялся, стал ловить ртом воздух и бешено барахтаться. В его глазах застыл ужас. Когда я увидел это, то почувствовал, как адреналин наполняет мою кровь. От возбуждения мне стало жарко. Мне не хотелось упускать ни секунды, видеть, как он мучается. Он тонул, а я – нет. Брюс слабел, а я от этого становился сильнее. И когда он сдавленно крикнул: «Помоги мне!», я поднялся на ноги.

Помогая себе клюшкой и стараясь держать ноги прямыми, я покатился назад, к берегу.

– Спасибо тебе за урок, Брюс. – Для нас обоих все было кончено. Почти.

– Я был прав! Ты такой же, как и я. – Он словно выплюнул эти слова.

Я оглянулся:

– Нет, неправда.

– Даже твоя мать так говорит.

Если бы он не упомянул о ней, все пошло бы совсем по-другому.

– Закрой свой поганый рот! Не смей приплетать ее сюда! – заорал я, занося клюшку над головой.

Мне хотелось, чтобы он заткнулся раз и навсегда. Когда я обрушил ее на него, он перестал хвататься за лед и улыбнулся мне, уходя под воду. Мне безумно хотелось разбить в кровь его улыбающееся лицо. Последнее слово опять осталось за ним. Теперь я и правда был таким же, как он, а моя мама… Каждый раз, когда я буду заговаривать с ней, всю мою жизнь, слова, обращенные к ней, будут частью той лжи, которую мне придется рассказать ей, когда я приду к Осборнам и заявлю, что Брюс утонул. У меня не было выхода. Он опять меня победил.

Дело не в том, что во мне заговорила совесть. Нет, меня просто взбесило то, что он опять взял надо мной верх. Но я упал на колени и пополз по льду к застывшей темноте ледяной полыньи, а потом сунул голову в воду. Лед треснул. Холодная вода словно ударила меня по вискам. Я увидел, как в мутно-желтой темной воде, совсем близко, проплывает Брюс. Его глаза были широко раскрыты, но он уже ничего не видел. Белый шелковый шарф скользил над его головой. От холода я не мог двигать пальцами. Я чувствовал, как касаюсь гладкой шелковой материи, но никак не мог схватить ее; поэтому засунул в воду вторую руку, схватил шарф и попытался подтянуть его наверх. Но Брюс был очень тяжелым, так что я сам мог уйти под воду вместе с ним. Подо мной стал ломаться лед. Озеро было готово и меня принять в свои объятия. В конце концов между нами действительно не будет никакой разницы. Мы оба погибнем. Холод поднимался во мне прямо к сердцу; но я продолжал тянуть Брюса наверх. Потом вдруг с изумлением почувствовал, как чья-то рука схватила меня сначала за одну лодыжку, а потом за другую. Человек стал медленно вытаскивать меня на поверхность, крича что-то. Но уши у меня так замерзли, что я просто ничего не слышал. Мне не хватало воздуха. Оглянувшись, я увидел Осборна. Он упирался каблуками своих кованых сапог в лед, и осторожно, дюйм за дюймом, вытягивал меня на лед. Было видно, как под его желтоватой кожей вздулись пурпурные вены. По его лицу текли слезы, а из носа – сопли. Теперь я стал понимать, что он говорил мне:

– Отпусти его, я не могу вас обоих вытащить.

Старик был слаб, и вообще был похож сейчас на покойника, но по его тону я понял, он просто хочет, чтобы я утопил Брюса. Но теперь его голова уже показалась над поверхностью воды. Если бы я отпустил его, то в этом можно было бы обвинить Осборна. Так просто.

До сих пор не понимаю, зачем и как я все-таки вытянул своего заклятого врага на лед. Надо полагать, просто хотел доказать ему, что у нас нет ничего общего.

Брюс лежал без движения, широко открыв глаза. Его замерзшие губы застыли в детской улыбке, а глаза, казалось, видели в пустоте что-то недоступное человеческому пониманию. Сани Осборна стояли совсем близко – в двадцати футах. Что именно он услышал? Что увидел? Отдышавшись, старик сказал мне только:

– Ты внакладе не останешься.

Потом он поднял руки над головой, сжал кулаки и сильно ударил Брюса в грудь. Потом еще раз. И еще.