«лендровер» в одной из подпольных автомастерских Бронкса, в которой разбирали на части угнанные автомобили. Они арестовали какого-то пуэрториканца. Его звали Иисус. Мы ужинали у Осборна, и по новостям сказали, что раньше этого Иисуса уже задерживали за воровство машин, а один раз – за вооруженное нападение. Брюс забился в истерике, и Леффлеру пришлось отпаивать его каким-то успокаивающим средством. Ее брат был уверен, что теперь она лежит на каком-нибудь пустыре в бессознательном состоянии. А может, ее вообще убили. Теперь, когда появилось разумное объяснение ее исчезновения, никакие таблетки не могли его успокоить.

Несмотря на то что обычно я первый начинаю паниковать, эти новости не особенно расстроили меня. Я вполне верил Иисусу, который утверждал, что какая-то сумасшедшая девчонка со шрамом на лице продала ему этот автомобиль всего за две тысячи долларов. А все потому, что тем утром мне пришла от Майи открытка. Вот что там было написано:

Я был рад тому, что она чувствует себя хорошо – по крайней мере, достаточно хорошо, чтобы писать. Мне было трудно винить ее за то, что она не доверяет мне и не написала мне свой номер телефона или обратный адрес. Но мне было бы приятнее узнать, что она сбежала с Хоботом, чем услышать, что ее побег не имеет ко мне никакого отношения. Пришлось сказать маме, что это открытка от бабушки. Потом я ее сжег.

Честно говоря, я до сих пор горжусь тем, что во время этой заварушки я так и не сказал Гейтсу или следователям о том, что она написала мне.

Потом и Брюс с Осборном узнали, что она жива, – Майя позвонила в полицейское управление Нью- Йорка и заявила, что Иисус действительно купил, а не украл ее машину, и поэтому его должны немедленно отпустить. Но она повесила трубку слишком быстро, так что они не смогли проследить, откуда она звонила. Когда журналисты узнали об этом, они подняли страшный шум. Она, конечно, была сумасшедшей хулиганкой, но все-таки, оказывается, беспокоилась о других людях. Брюс ужасно взбесился, что его сестра больше переживала из-за «какого-то грязного пуэрториканца, который угоняет машины», чем о своих родственниках. Либерализм Брюса был не безграничен. Он часто грозно повторял: «Ей нужна наша помощь», так что я начал бояться, что он никогда не простит ее за то, что она сделала.

Леффлер посоветовал поместить Майю в ту самую лечебницу, в которую бабушка и дедушка хотели сослать мою маму, когда она отказалась делать аборт, чтобы избавиться от ребенка, то есть от меня. Мама заявила Брюсу, что, когда его сестру найдут, она может обратиться к дедушке, и он сделает так, чтобы никто не узнал об этом. Господи, да они представили дело так, будто речь шла об очередной школе- пансионе. Только Осборн за нее заступился: «Прежде всего мне хотелось бы выслушать то, что она скажет. Только после этого я смогу принять какое-то решение». Но если бы вы видели, что там творилось, вы бы поняли, почему я не хотел, чтобы Майя возвращалась.

Июль выдался поразительно жарким. Целых четыре недели, до самого августа, столбик термометра не опускался ниже тридцати двух градусов. Дождя тоже не было. Поэтому зеленые поля, окружавшие нас, превратились в пожухлую коричневую траву, которая могла загореться от одной спички. Губернатор штата объявил о введении чрезвычайного положения. Теперь поливать газоны было противозаконно – это касалось всех, кроме флейвалльцев, у которых, разумеется, была собственная вода. В усадьбе Осборна, например, фонтанчики на газонах журчали и днем, и ночью. Я слышал, как Уолтер Пикл, набив рот жевательным табаком, сказал как-то отцу Джилли: «Лак для волос разрушает озоновый слой, цена на свинину упала до двадцати двух центов за фунт живого веса, Элвис умер. Господи Иисусе, если это не конец света, то что же это?»

Я вернулся к работе и продолжил сортировать фотокарточки в доме Осборна. Но теперь все было по- другому: когда попадался снимок, напоминавший ему о счастливых днях, он по-прежнему разъяснял мне, кто есть кто из изображенных на нем людей, и где он был сделан, и что произошло сразу после или до того, как сделали эту фотографию. Иногда он даже радовал меня какой-нибудь скабрезной шуточкой, но когда переставал предаваться воспоминаниям, то медленно комкал снимок и швырял его в мусорную корзину, которую принес сюда именно для этого. «Очко!» – оживленно восклицал он, даже если промазывал. А иногда кричал: «Гол!» Наверное, у него не только сердце было не на месте, но и кое-что другое тоже.

Мама отвергла Леффлера и теперь встречалась с совладельцем известной брокерской компании. Его лысую макушку окружали аккуратные прямые патлы – неприхотливые, словно поля с кукурузой. Он ездил на шоколадно-коричневом «мерседесе» с откидным верхом. Недавно развелся с женой, которая вместе с их четырьмя детьми жила в Миллбруке, и купил лошадиную ферму неподалеку от усадьбы Мак-Каллумов. Теперь новый мамин друг учил ее играть на бирже. Он утверждал, что у нее есть нюх. Как-то я видел из окна своей спальни, как она целует его на прощанье, после того как сделала ему минет. Вы шокированы? А вот я ни капли не удивился. Как я уже говорил, теперь все было по-другому.

Теперь за огородиком Майи и Брюса, на котором росла марихуана, ухаживали мы с Джилли. Помню, как мы с ней рыли канавку, чтобы трава не засыхала. Это было довольно забавно. Больше никаких приятных воспоминаний о том времени у меня не осталось. Вечерами, когда мамы не было дома, я курил и болтал по телефону. После того как мою фотографию поместили в газете, друзья Майи – в основном девочки, но и парни тоже – стали часто мне названивать. Я понятия не имел о том, кто они такие. Да еще эта марихуана – так что мне довольно легко было болтать с ними о чем угодно. Начинали они всегда с того, что очень беспокоятся о Майе. На самом деле их интересовало только одно – им хотелось выудить у меня хоть что-то, чтобы поразить осведомленностью своих приятелей в Мэдстоуне, Хоб-Саунде, на Бейлис-Бич или еще на каком-нибудь шикарном курорте, на котором отдыхают только белые. Я делал вид, что тоже бывал во всех этих местах. А иногда я просто говорил им, что они вонючие шакалы, и вешал трубку. Бывало и по-другому: на меня нападало говорливое настроение, и тогда я начинал во всех подробностях расписывать, как обгоревшая плоть отваливалась от костей. В общем, это зависело от моего настроения, а также от количества инсектицида на листьях марихуаны.

Меня ожидал довольно приятный сюрприз. Оказалось, что Хобот неплохой парень, – не сомневаюсь, что я ревновал бы Майю намного меньше, если бы знал, что он шепелявит. Когда мне позвонила ее соседка, которая давала интервью газете, я заткнул ей рот, сказав, что верю в карму и не сомневаюсь, что в своей следующей жизни она превратится в жука и проведет жизнь, толкая перед собой навозный шарик. Она заплакала и заявила, что ей очень плохо. Я ответил: «Вот и хорошо!» – и повесил трубку. В ответ она прислала мне приглашение на вечеринку ее сестры, которая жила в Ист-Хэмптоне. Мама заставила меня поехать туда, потому что мне нужно заводить полезные связи. Я плохо помню, что делал на этой вечеринке. Кажется, напился. А потом эта девица теребила мой член, пока я не кончил. Я совсем отупел от алкоголя и поэтому не чувствовал никакой вины.

В тот день, когда я вернулся с этой вечеринки онанистов в Ист-Хэмптоне, нам позвонил Брюс и пригласил нас с мамой на ужин. Теперь мы обедали у них три – четыре раза в неделю. Мы, конечно, не были членами семьи, но, казалось, нас связывают кровные узы. То, что мы были связаны с кланом Осборна, помогло маме получить членство в Обществе садовников и Женском гольф-клубе. Но сегодня был особенный день. К нам собирался присоединиться мистер Лэнгли.

Меня не очень смущало то, что его движения все еще были заторможенными и еда чаще приземлялась на колени, чем попадала в рот. Но когда он внезапно спрашивал: «А где же Майя?» – разговор замирал.

Каждый раз Брюс терпеливо объяснял ему:

– Я же говорил тебе, папа, помнишь? Майя решила принять участие в выставке лошадей в Европе.

– А где именно? – нетерпеливо, словно ребенок, настаивал мистер Лэнгли, заглатывая еду.

– На прошлой неделе она была в Голландии. А завтра начинается выставка где-то около Брюгге. Она продлится четыре дня. Майя сказала мне, что думает о тебе каждый раз, когда просит полить кетчупом картошку-фри.

Брюс врал так изобретательно и изящно, что я и сам был готов поверить, что моя возлюбленная объедается жареным картофелем где-то в Бельгии. Но мистеру Осборну явно не нравилось то, что он лжет.