– Ты же с ними дружишь вроде?

– В таких обществах обязательно должен быть хотя бы один негр, чтобы всем было ясно, что они свободны от предрассудков. А я его сын. – Он очень старался сделать вид, что это его ужасно бесит. Потом достал из кармана резиновый шарик и принялся его сжимать. – Мускулы тренирую.

– Чтобы в футбол лучше играть?

– Нет. Чтобы лучше играть на виолончели.

– Ты не похож на виолончелиста.

– А ты, видимо, чересчур подвержен действию стереотипов. Между прочим, я также играю на бас- гитаре. Очень душевно. Мы со Слимом организовали группу.

Он показал мне на четырех парней, которые устанавливали микрофоны и ударную установку под открытым тентом, который соорудили у дальнего конца бассейна, окруженного кабинками для переодевания. Олимпийские состязания проводятся в бассейнах поменьше, наверное. Слимом оказался тот малый, у которого прическа была в точности как у Вероники Лейк [23]. Это он скакал на лошади и рассказывал, как угробил свой «порше», после чего решил сменить алкоголь на препараты-антидепрессанты. Сын Гейтса представился Маркусом и пожал мне руку так сильно, что у меня душа в пятки ушла.

– И как называется ваша группа?

– «Ешь богатых».

– Красиво. А ты почему сегодня не играешь?

– Мистер Осборн хотел, чтобы я пришел на эту вечеринку и познакомился с каким-то толстосумом, который может помочь мне получить стипендию для поступления в Стенфордский университет. Я отлично играю в футбол, видишь ли.

– Осборн не разрешил тебе участвовать сегодня в концерте?

– Да нет, он их обожает. А отец считает, что если кто-нибудь увидит, что я играю вместе со Слимом, то меня навечно запишут в гомики.

Маркус попросил бармена налить ему колы. Тот, видимо, не имел ничего против того, чтобы наливать выпивку несовершеннолетнему, но вот прислуживать Маркусу было ниже его достоинства. Он был единственным чернокожим гостем на этой вечеринке, и поэтому пришлось три раза просить, чтобы ему налили эту долбанную кока-колу. Когда наконец бармен соизволил это сделать, то подал ему грязный стакан.

– Что ж, благодарю вас. – Маркус произнес это таким тоном, будто послал его куда подальше, а потом раздраженно обратился ко мне: – Есть ли у тебя, как у антрополога, какие-нибудь вопросы? Возможно, я смогу на них ответить.

– Да, есть парочка.

– Забавно, черт побери, что со мной никто, кроме тебя, не хочет разговаривать.

– Кто такие гавайцы?

– Гавайцы… Какая сука тебе о них сказала? – Мой вопрос его просто взбесил.

– Я слышал, как кто-то сказал, что бабушка того жирдяя гавайка. – Я указал на Иэна, который, набив рот, разговаривал с итальянцем. Они оба были одеты в смокинги и легкие брюки в полоску.

– Засранец твой Иэн.

– И еще сегодня вечером кто-то сказал о нас с мамой: «Хорошо, что они, по крайней мере, не гавайцы».

– Это значит, что вы ветчины не боитесь.

– Что? – Я абсолютно не понимал, о чем он говорит.

– Так называют людей иудейского вероисповедания.

– А я наполовину еврей.

Дедушка поменял фамилию, когда поступал в Йельский университет. Он был Эрленбергером, а потом стал просто Эрлом.

– Я не хочу тебя обидеть. Но факт остается фактом. Они не хотят, чтобы все знали, что они антисемиты, и поэтому называют их гавайцами. – Больше он на меня не злился. – Слушай, ты же антрополог. Спроси меня еще что-нибудь.

– Какая связь между ушами мистера Мак-Каллума и Двейном?

– Ты смотри! Ты со всеми здешними засранцами знаком! Ты имеешь в виду этого Мак-Каллума? – Он ткнул пальцем в старика, который наступил мне на ногу, а до этого болтал всякие гадости о моей маме.

– Да, этого. – Странно, что я не понял сразу, кто это может быть: эти уши трудно не заметить.

– Ну, это старая история, очень старая.

– Не забывай, что я антрополог.

– И кто тебе ее рассказал?

– Так, слышал от кое-кого. – Я сделал вид, что прекрасно знаю, о чем идет речь.

– Что ж, это правда. Двейн и Кэти – его внуки – Маркус кивнул в сторону официантки, которую можно было бы назвать хорошенькой, если бы не характерные уши. – Пит тоже. – Он махнул рукой, указывая на лопоухого бармена, который не желал налить ему колы. – У них у всех матери работали горничными. Их называли «горничные по вызову Мак-Каллума».

– Почему они все хотели переспать с ним?

– Не все хотели.

– Он что, насиловал их?

– Мать Двейна он изнасиловал, это точно. Накачал ее наркотиками и взял силой. – Еще одно новое выражение.

– Почему же его не судили?

– У него же денег полно. Все, кто живет в Флейвалле, – его кореша. Он самый богатый. Не считая Осборна.

– Ужас. И что, он до сих пор этим занимается? – Я увидел, как этот мерзкий старый развратник похлопал Джилли по заду, когда она проходила рядом, толкая перед собой тележку с закусками.

– Нет. Мать Двейна была последней жертвой. Благодаря Осборну это прекратилось.

– А что именно он сделал?

Маркус ссутулился, наклонился ко мне поближе и прошептал мне прямо в ухо (со стороны могло показаться, что он пытается продать мне наркотики):

– Один здоровенный лысый черный парень вытащил его из машины в Ньюарке и надрал ему задницу. Но самое удивительное и неожиданное в этой истории – это то, что к тому времени, когда мистера Мак-Каллума выписали из больницы, этот негр уже стал шефом полиции города Флейвалля. – Маркус смотрел мне прямо в глаза. Мы стояли так целую минуту, а потом он весело расхохотался: – Здорово я тебя наколол! Ты ведь поверил во всю эту лажу, так? – И если бы он не смеялся так громко, мне было бы легче понять, что это сейчас он пытается меня обмануть.