отправлюсь своей дорогой.

— Надеюсь, не слишком далеко.

Она улыбнулась ему, выгнув бровь.

«Если бы я мог».

— Вы, возможно, увидите меня немного позже.

— С нетерпением буду ждать. — Она подняла взгляд на бархатное черное небо, усеянное алмазными звездами. — Как хороша эта ночь.

— Я сделаю все, что могу, чтобы быть достойным этих декораций. Мне будет не очень трудно, потому что меня будут вдохновлять теплый летний вечер и самая красивая женщина Англии.

Они говорили, понизив голос, болтающая толпа вокруг них действительно помогала создать ощущение уединенности. Все глазели на них, но, к счастью, это не означало, что окружающие могли разобрать, о чем они говорят. От похвалы Люка щеки у Мэдлин разрумянились, но если она и почувствовала себя польщенной, по всему остальному этого не было видно.

— Вы мне льстите, милорд.

— Я говорю правду, Мэджи.

Подали ее карету, и это помешало ей что-либо добавить. Люк любезно помог сесть в карету сначала ее тетке, потом матери и, наконец, самой Мэдлин, после чего пробормотал только:

— Всего хорошего.

Еще одна дама, находившаяся в ложе, когда он появился, и представленная ему как родственница покойного лорда Бруэра, Элис, каким-то образом — он и не заметил, как именно, — исчезла, как только занавес начал опускаться.

Теперь, подумал он, отходя от театра, ему остается только считать часы, оставшиеся до того момента, когда он войдет в дом Мэдлин и прокрадется в ее спальню….

Заманчиво, но не так заманчиво, как могло бы быть.

Необходимость все делать втайне раздражала его все больше и больше, поэтому он и устроил обольщение в трактире. На следующее утро они пили кофе и поедали лепешки, лежа в постели, им было хорошо друг с другом, оба были все еще обнажены, и он заметил, что эта сонная и растрепанная женщина нравится ему не меньше, чем подтянутая и холеная светская дама… и, как ни странно, быть может, даже больше. Когда они в то утро занимались любовью, это было сладко, медленно и продолжительно, и наслаждение было необычайно сильным. Потом, когда они умылись, оделись и приготовились покинуть трактир, Мэдлин держалась очень спокойно.

Неудивительно. У нее есть сын, и жизнь ее была вполне респектабельна, пока они не встретились. Поскольку он четко разъяснил свои взгляды на женитьбу, ему не следовало чувствовать себя виноватым за последствия, которые их связь могла навлечь на нее и в личном плане, и в обществе, но все же он почему- то находил невозможным отделить свои чувства от их отношений.

И здесь таилась опасность.

— Милорд?

Он поднял глаза, увидел, что его кучер открыл перед ним дверцу кареты, встряхнулся, чтобы отогнать как можно дальше угрызения совести, и уселся в экипаж. Сначала в клуб, решил он, потому что ему нужно было расспросить там насчет дневника. Если дневник был забыт там, это означало, что тот, в чьих руках он находился до Фитча, тоже член их клуба, и это хотя бы сужало список. Как он намеревался выяснить, кто мог оставить дневник на одном из столов несколько месяцев назад, он не знал, но задать несколько вопросов не составит труда. Если и можно сказать что-то наверняка о нравах элитарных мужских обществ, так это то, что управляющие клубами, где часто бывают джентльмены из высшего общества, очень хорошо знают членов этих клубов. Они здороваются с джентльменами, называя их по именам, усаживают их за любимые столики и всегда подают им любимые напитки еще до того, как их об этом попросят.

Кто-то из них, конечно же, должен что-то знать.

Нет, обычно он не любил выслеживать и вынюхивать, но на этот раз у него была вполне понятная заинтересованность в том, чтобы выяснить правду. Чтобы сделать приятное Мэдлин и успокоить ее душу, он готов на все…

Почти на все. Только не предлагать ей стать его женой.

Несправедливо по отношению к ней, что он не может предложить ей ничего большего, но его вынуждало к этому не себялюбие, а жизненный опыт, и, видит Бог, если бы прошлое не нависало над ним как тяжелый камень, все было бы иначе. Перед ним предстала мучительная картина: Мэдлин, держащая на руках их дитя, раскрасневшаяся, прекрасная…

Нет.

Дитя, впрочем, вполне возможно.

Не существовало совершенно надежных способов избежать беременности, и ночь, проведенная ими в трактире, была тому несомненным доказательством. Обычно он не бывает гак беспечен… Точнее, он никогда не бывает беспечен в этом смысле, потому что у него нет ни малейшего желания плодить незаконных детей, хотя мало кто из людей его класса заботится о своих незаконных детях. Считается, что за это ответственна женщина, или, если она замужем, ее муж должен признать ребенка своим. В кругу случайных друзей Люка были такие, кто растил детей, не имевших с ними никакого сходства, но лично он полагал, что для него такое положение дел совершенно неприемлемо.

Он старался не думать, что будет делать, если Мэдлин забеременеет, утешая себя тем — хотя это был просто-напросто самообман, — что бессмысленно тревожиться по поводу того, чего, быть может, никогда не произойдет. Это, конечно, неправда, потому что произвести на свет ребенка означает взять на себя серьезную ответственность, и поскольку он знал себя достаточно хорошо, понимал, что никогда не станет избегать этой ответственности, равно как не предоставит Мэдлин самой выкручиваться из создавшейся ситуации.

Он хотел защищать ее, а не разрушать ее жизнь. Реальный вопрос — что он будет делать.

Итак, ему следует держаться от нее на расстоянии.

Но он не думал, что способен на это, и это действовало на него гораздо более устрашающе, чем бывало, когда он имел дело с колонной французских солдат со сверкающими штыками.

Расположившись на сиденье своей кареты, мрачный, неуверенный, погруженный в размышления, он посмотрел на пустое сиденье напротив и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Это не катастрофа; это очередная веха. Жизнь полна такими вехами — взросление, или первый день в Итоне, или, что гораздо хуже, то холодное, ясное утро в Испании, когда солнце коснулось горизонта и ты понял, что будет бой — первый бой.

Он вынес все, вынесет и это.

Когда Мария сказала, что носит его дитя, поначалу он был ошеломлен, потом пронзен тяжестью ответственности, и, наконец, его охватила радость. Чувства сменялись так быстро, что он едва смог увязать их в одно, прежде чем опустился на колени и попросил ее выйти за него замуж.

В самом сердце страны, раздираемой войной. Как же он был глуп. Но что еще ему оставалось делать? Он глубоко полюбил впервые в жизни, и она носила его дитя.

А потом он потерял их обоих…

Он больше не верил в самую идею любви, если только не считать ее выражением пухлых младенцев с ямочками на улыбающихся лицах. Посмотрите на беднягу Майлза, влюбившегося до такой степени, что в течение всего сезона он не заинтересовался никем, кроме Элизабет. Беззащитное выражение, появляющееся на его лице всякий раз, когда он смотрит на нее, заставляло Люка задаваться вопросом, как другие видят его самого и Мэдлин. Влюбленный Майлз вызывал тревожные мысли о том, можно ли скрыть свои чувства, если они видны любому, кто обратит на тебя внимание.

Отбросив самоанализ, он вышел из экипажа и поднялся по ступеням клуба «Уайте». Разгадать загадку с дневником бесконечно важнее, чем пытаться анализировать его теперешнее состояние, тревожное и неуправляемое. Он надеялся, что сможет задать несколько вопросов обычной прислуге.

То, что он так открыто появился в ее ложе в опере, было неожиданным. Еще более неожиданным было то, что Люк не появился у нее в спальне.

Или что-нибудь случилось? Мэдлин подошла к окну, раздвинула шторы и выглянула наружу. Не могла же она ошибиться. «Вы, возможно, увидите меня немного позже». Это ведь достаточно ясно сказано.