После смерти Колина она была одинока в течение нескольких лет. Как могло короткое отсутствие Люка возыметь такое сильное воздействие?

Это любовь, конечно. Какая радость — снова испытать это чувство. Сочетание наслаждения и боли, совершенно отличное оттого, что она чувствовала с Колином, но такое же волнующее.

Правда заключалась в том, что она не могла дождаться возвращения Люка.

— Я, право же, надеюсь, Мэдлин, что этот вечер послужит напоминанием о том, что думают все, — с недовольным видом сказала мать.

— Я уже прекрасно знаю, что думают все. — Она с облегчением увидела, что бархатный красный занавес поднимается и сейчас начнется второй акт. — Может быть, мы оставим эту тему?

— Я думаю, это будет самое лучшее, что мы можем сделать. — Элис произнесла эти слова со скрытым изумлением, устремив взгляд на вход в их ложу, и добавила тихонько: — Помяни дьявола…

— Прошу прощения. Я опоздал, но вижу, что второй акт только начинается. Могу ли я присоединиться к вам?

При звуке этого низкого голоса дрожь пробежала по ее телу. В протяжном тоне была и знакомая легкая ирония, и чувственный подтекст. «Как будто я знаю его всю жизнь», — подумала Мэдлин, подняв глаза и глядя на Люка, который вошел в их ложу, сначала склонился к руке потрясенной Иды, а потом таким же образом поздоровался с матерью Мэдлин.

— Лорд Олти… конечно, милости прошу, — сказала мать явно в замешательстве, что никак не соответствовало ее недавним сетованиям по поводу его отсутствия.

Или может быть, она не ожидала, что столь важный предмет их разговора появится так внезапно, словно волшебством соткавшись из воздуха.

— Милорд, — любезно приветствовала его Элис, наклонив голову и блестя глазами.

Музыка мешала разговаривать, так что Мэдлин только улыбнулась, когда Люк занял место рядом с ней, но, если бы он сейчас поднес к губам ее руку в перчатке, даже сквозь атлас он ощутил бы, как бьется жилка у нее на запястье.

Эта девчоночья реакция на его внезапное появление могла бы — и даже должна была бы — вызвать у нес раздражение, но Мэдлин была так счастлива, так остро ощутила близость его стройного тела, когда он неизменно замкнутый и элегантный, сел рядом с ней на том месте, которое всегда занимал Колин, — как будто так и надо, — как будто, добавим, она его пригласила.

Чего она, конечно, не делала. Здесь были ее мать и тетка. Она не знала, что к ним присоединится и Элис, а это еще более ухудшило положение дел. Понимал ли он, что делает? Было довольно трудно заглушить живой интерес общества к их роману, который был с его стороны всего лишь чувственной страстью, по его собственному заявлению, но прийти в оперу с опозданием и присоединиться к ним в их семейной ложе… это уже просто безрассудно.

Разве только его намерения были благородными, но ведь он сказал, что это не так.

— Что я пропустил? — спросил он, наклоняясь к ней вопиюще близко, так близко, что его дыхание касалось ее щеки. — Разрешите мне высказать предположение. На сцене должно произойти что-то трагическое.

— Вы ведь не любите итальянский драматизм, помните? — шепотом ответила она, сжимая в пальцах театральный бинокль.

— В последнее время я сделал для вас кое-какие исключения, милая.

Это ласковое слово лишило ее дара речи, хотя она быстро напомнила себе, что это всего лишь его манера очаровывать, просто легкое, мнимое внешнее обаяние.

Сколько человек, присутствующих в зале, заметило появление в ее ложе виконта Олти? Мэдлин прошептала очень тихо, упорно глядя на сцену:

— Надеюсь, вы не жалеете об этом.

— Я слышал парочку опер и остался жив.

— Вы часто так поступаете с незамужними дамами, их матерями и пожилыми тетками?

— На самом деле, никогда такого не было.

Профиль у него был чистый и надменно-аристократический, что соответствовало полуулыбке, игравшей на его губах.

— Тогда почему вы здесь?

— Сам не знаю.

— Весьма загадочно. А между тем вы вызвали сенсацию.

— Оказавшись в опере? Как это?

Она сказала как можно более чопорно, подражая тете Иде:

— Разумеется, я говорю о том, что вы появились в нашей ложе на глазах у всех.

— Мы с вами уже появлялись на глазах у всех не один раз.

— Это совсем другое дело, и вы это знаете. Здесь моя мать и тетка.

— Действительно, они здесь. И что же?

— Вам не идет, когда вы пытаетесь изобразить невинность.

— Дорогая Мэдлин, а что мне идет?

Он сидел неподобающе близко к ней, в голосе его слышалась едва заметная насмешка.

Господи, он красив до неприличия, его грозовые глаза обещают бурю, и этого достаточно, чтобы соблазнить любую женщину… гораздо менее околдованную, чем та, что сидит сейчас рядом с ним.

Они говорили шепотом, и ее мать явно пыталась услышать их разговор сквозь очередную арию, Ида неодобрительно хмурилась, а Элис старалась выглядеть как можно спокойней.

Мэдлин прошептала:

— Вам пошло бы, если бы я вылила вам на голову бокал теплого шампанского, а я это сделаю, если вы не перестанете сыпать зерно на мельницу сплетен, Олти. Это явно не способствует тому, чтобы держать на расстоянии лорда Фитча, так что не говорите, будто бы мне пойдет на пользу, если нас увидят здесь вместе, потому что он все еще…

— Фитч больше никогда не будет вас тревожить. Мы обсудим это позже.

Она замолчала на полуслове, потому что он говорил очень уверенно. И хотя она и понимала, что связь с бесконечно независимым лордом Олти наносит урон ее репутации, она доверяла ему безоговорочно.

Если бы она ему не доверяла, она не ждала бы с таким нетерпением возможности разделить с ним ложе. Или может быть, эти две вещи никак не связаны… В его присутствии было очень трудно думать.

В зале звучала музыка, хрустально-чистые тона сопрано приковывали к себе внимание, но все внимание Мэдлин было устремлено на одно — на высокого человека, сидевшего рядом с ней.

Она понимала, что ей еще предстоят сложности, когда они будут выходить из театра, потому что и мать, и тетя Ида приехали в одной с ней карете, и если она покинет их и позволит Люку довезти ее до дома, это будет означать очень и очень многое.

Они приблизились к настоящему скандалу.

Всего четыре дня, напомнил себе Люк, стоя у здания оперы в толпе, дожидающейся, когда подадут кареты.

Поездка в Сомерсет и обратно стоила этих четырех дней, если в результате Фитч понял всю серьезность его намерений. Мэдлин стояла рядом с ним, ее изящные плечи над вырезом модного платья были обнажены, блестящие светлые волосы были схвачены золотыми шпильками, серьги с топазами, которые он подарил ей, были единственным украшением молодой женщины, кроме, конечно, потрясающей красоты. И он пришел к выводу, что четыре дня вдали от нее — это много, слишком много.

— Вряд ли кого-нибудь одурачит, — тихо сказала Мэдлин, — если я сделаю вид, что еду домой с матерью и теткой.

— Что касается меня, мне все равно, но ради вас я для виду усажу вас в ваш экипаж, а сам