И тогда Илья разжал пальцы, в тот же миг осознав с отчетливой ясностью — она не права. Его жизнь уже не его. В ней слишком много изменилось, чтобы считать ее прежней, принадлежавшей ему безраздельно, когда только от него зависело, когда, почему и зачем.

Теперь — нет.

Женщина, которую он обнимал в постели, с которой смеялся, как школьник, за столиком в кафе, которой выбирал платья, предвкушая, как хороша она будет без них, — эта женщина теперь наравне с ним в его жизни.

Хочется ему этого или нет, никто не спросил.

К счастью ли, к беде ли это, он не знает.

— Давай целоваться, — вдруг сказала Женька.

— И кузюкаться по-взрослому? — криво усмехнулся Илья.

Она кивнула и с жалостливым вздохом прижалась к его губам. Прохладные пальцы пробрались под его рубашку, и почему-то стало жарко. За секунды он взмок с головы до пят, и даже внутри забурлил влажный, огненный шквал.

Илья запихнул ее на стол, попутно избавляя от халата, под которым обнаружилось что-то еще, тонкое и скользкое, наверное, шелковое, что под его нетерпеливыми руками немедленно затрещало.

— Красивый был пеньюарчик, — почтила Женька его память срывающимся шепотом.

— Это ты красивая, — хотел возразить Илья, но забыл и только невнятно зарычал, заново узнавая ее тело, ее запах, ее движения навстречу ему.

Все просто, проскользнула последняя внятная мысль.

А потом миру стало тесно и горячо в привычном обличье, и, взорвавшись каскадом огневеющих искр, обломки его рухнули в небытие, чтобы спустя мгновения возрожденная вселенная засияла неведомым, безмятежным, чарующим светом.

И — было или только почудилось — багряные всполохи солнца, насквозь пробивающие густые тучи, звонкая оголтелость дождя, несовершенство и всемогущество этого дня, этой секунды, всей жизни.

— Мне что-то колет в бок, — сообщила Женька, неподвижно раскинувшись на столе.

— Это мои бумаги, — важно откликнулся Илья, пристроившийся рядом на боку.

— Разве бумаги колются? — вяло удивилась она.

— Всякое бывает, — философски заметил он и, захватив ее обеими руками, придвинул к себе поближе.

Она недовольно завозилась.

— Может, на диван переберемся, а? — через некоторое время предложил Илья, не делая никаких попыток сдвинуться с места.

Женька шумно вздохнула и без особого энтузиазма выразила надежду, что спустя лет сорок, быть может, сумеет одолеть это расстояние. Он почувствовал, как на лицо наползает идиотская, блаженная улыбка.

— Так есть хочется!

— И пить, — добавила Женька.

— Покурить бы.

— Ты же не куришь.

— Ага, не курю.

Они одновременно подняли головы и хихикнули, глядя друг на друга шальными, голодными глазами.

— Ты что? — встрепенулась Женя. — Я больше не могу.

— Я тоже, — с некоторой досадой признался он, — а так хочется…

— Илюш, успокойся, — нервно сглотнув, пролепетала она, — давай пойдем на кухню, перекусим, кофе попьем.

Он часто дышал, уткнувшись носом в ее макушку. От ее волос славно пахло лесными травами, ветром, радугой. Во всяком случае, он думал, что радуга пахнет именно так.

Ему было трудно оторваться от нее.

Ноги отяжелели, свешенные со стола, рука, на которой лежала Женька, затекла и как будто поскрипывала изнутри. Голове было холодно лежать на мокром от дождя подоконнике.

И вообще проблематичным казалось дальнейшее существование скрючившись на разных предметах мебели, совершенно не приспособленных для безумства тел и душ.

— Пойду принесу тебе воды, — собравшись с силами, пообещал Илья.

— Иди.

— Иду.

— Ну иди, иди, — она нетерпеливо поерзала и выудила из-под попы какую-то скомканную картонку.

Илья резко сел.

— Ни фига себе, — он присвистнул и вырвал картонку у нее из рук, — Жень, ты что — йог?

— Почему это? — насторожилась она, приподнявшись на локтях.

— Ты полчаса лежала на коробке со скрепками! Вернее, не лежала, а скакала!

— Прям уж полчаса! Минут десять, не больше, — снисходительно улыбнулась она, — и я не скакала!

— Полчаса! — упрямо надулся Илья. — Еще как полчаса! Еще как скакала!

И быстро чмокнув ее в порозовевший от смущения нос, он вскочил с намерением отправиться на кухню за водой. Не тут-то было! Раздался подозрительный треск, потом грохот, и Илья Михалыч Кочетков — тридцатишестилетний адвокат, циник, зануда, хладнокровный и здравомыслящий человек, — оказался лежащим плашмя на полу в собственном кабинете. У его ног валялись джинсы, которые он забыл стянуть окончательно и которые секунду назад стали помехой его стремительного движения.

Женя так хохотала, что у него вдобавок к расплющенному носу еще и уши заложило.

— Ты весь дом перебудила, — хмуро констатировал Илья, приняв более удобную позу.

— Извини, — икая, произнесла она, — ты ушибся?

— Практически нет. Перебирайся ко мне, тут одному одиноко.

Женька с тяжким стоном возвела очи к потолку, но со стола слезла и пристроилась под боком страдальца, закинув ноги на диван.

— Что, мы теперь только ползком будем передвигаться? — хмыкнул Илья.

— Наверное, стоит попробовать какой-то иной способ, но лично у меня нет сил.

— Ладно, я все-таки схожу за водой.

Он поцеловал ее за ухом, призадумался, поцеловал в губы и, нескоро оторвавшись, растерянно огляделся.

— Ты хотел за водой идти, — напомнила Женька.

— А, ну да. Пойдем-ка вместе, малыш. Покряхтывая, Илья встал и решительно подцепил ее за руки.

— Ну зачем? — слабо воспротивилась она. — Я тут подожду.

— Мне просто нравится тебя обнимать, — пояснил он серьезным тоном, — несмотря на то, что ты такая костлявая.

— Я не костлявая!

— Ну худая.

— И не худая! Я очень стройная девушка! — она кокетливо скосила глаза и повела плечом.

Тихонько дурачась, они добрались до кухни и долго не могли вспомнить, зачем, собственно, сюда пожаловали.

— Выглядишь зашибись, — шепнула Маринка за завтраком.

Женя в смущенной радости хрюкнула в чашку.

— А Илюша уже уехал? — поинтересовалась Ольга Викторовна.

И все разом уставились на Женьку. Даже жевать перестали. Она закашлялась так, что слезы выступили на глазах. Данька принялся хлопать ее по спине, бабушка протянула стакан воды, а остальные так и смотрели с ожиданием.

— Илье с работы позвонили, — выговорила, наконец, Женя, не зная, куда деваться от этих взглядов, —