сулил ничего хорошего, но и угрозы в нем не было, только мрачная уверенность в собственном превосходстве.

Никому она не позволяла командовать собой.

А он и не спрашивал ее позволения.

Надо было уносить ноги. Это следовало сделать еще в салоне красоты. Нет, еще раньше — пару дней назад, когда ей вздумалось, что здесь она будет в безопасности.

Остолопка!

По мере того, как они приближались к дому, паника стремительно нарастала. Женька готова была выпрыгнуть из машины на ходу, лишь бы никогда не встречаться больше с глазами, в которых бушует чужая, неизведанная галактика.

Ей не справиться с этим.

Его мир никогда не станет ее.

Он просто будет править, достаточно одного взгляда, чтобы законы, привычки, пристрастия Женькиной вселенной раз и навсегда забылись, посторонившись перед устоями его святейшества.

Черт, как же глупо!

Как она могла так вляпаться?!

Вдруг Женя почувствовала его пальцы на своей ладони и судорожно вздохнула, вскинув взгляд на любимое лицо. Его профиль был невозмутим, Илья внимательно смотрел на дорогу.

«Ну вот, так и будет всегда. Вернее, так будет еще немного, пока ты ему совсем не наскучишь».

Значит, остается ждать, когда прозвучит приговор?

А если все-таки сбежать? Вернее, удалиться с достоинством, сохранив остатки гордости и держа королевскую осанку. Иначе через некоторое время придется уползать в нору зализывать раны, и никакого к лешему достоинства не останется.

Это был самый отвратительный вечер из всевозможных отвратительных вечеров.

За всю дорогу она произнесла три фразы: «Не хочется!», когда он ей и Маринке предложил перекусить где-нибудь. «Мне все равно!», когда он вежливо осведомился, устраивает ли ее радио, которое он настроил. И еще что-то вроде «пошел к черту», произнесенное разъяренным шепотом, когда он накрыл ладонью ее пальцы.

Ему удалось перехватить ее во дворе, выждав, пока Маринка скроется в доме.

— Ты можешь толком сказать, что случилось? — стараясь изъясняться спокойно, выпалил Илья.

— Ничего. Просто не трогай меня.

— С каких пор тебе это не нравится?

Она с силой отпихнула его, едва не впечатав спиной в сосну, и, прихрамывая, бросилась бежать. Илье понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться и понять, что жизнь его кончена.

Оставшийся вечер он следил за ней мрачным взглядом, уже не предпринимая попыток остаться наедине. И каждый раз он видел в зеленых глазах только усталость.

И пронеслось в голове отчаянное: «Быть может, правда, раздражаю?!»

Тогда все.

Он чувствовал себя псом, которого поначалу любили и баловали, а потом посадили на цепь и забыли о его существовании. Сколько угодно он мог бы доказывать свою преданность, бдительно кидаясь на прохожих, подавать тапочки, любовно заглядывать в глаза, сдержанно выть на луну, стараясь не побеспокоить хозяйский сон. До него никому не было дела.

Черт возьми, и пугало не только это!

Собственная уязвимость, когда он смотрел на Женьку, когда просто думал о ней, страшила еще больше. Это было совсем незнакомое чувство, смутное, но очень болезненное, и Илья понятия не имел, что оно значило, и что с ним делать.

Как хорошо, что я не влюблен, хмуро думал он, встречаясь с изможденным крыжовенным взглядом.

Иначе вообще труба.

Уснуть ему не удалось. Быть может, оттого, что в нескольких метрах, в соседней комнате, жила ее бессонница. Несколько раз он решительно поднимался, выходил в коридор и застывал перед дверью, за которой его не ждали. Он был уверен, что она не спит. И больше всего на свете ему хотелось войти, во что бы то ни стало добиться от нее объяснений или без всяких разговоров схватить в охапку, зацеловать обиженные губы, горькие складки у рта, печальный подбородок, лоб в усталых морщинах.

Но он не мог.

Тот самый страх держал его на месте лучше любой цепи. «Оставь все, как есть. Отступи. Уйди в тень и смирись. Через пару дней она исчезнет из твоей жизни, и все встанет на свои места. А независимость, которую ты так ценишь, останется с тобой».

Он стоял у двери, и кулаки сжимались сами собой от бессильной ярости.

Он знал, что поступает правильно, она первой пошла на попятную, и самым верным, единственно верным решением было подыграть ей, легко улыбнуться, пожалеть с умеренной грустью, что «все так быстро закончилось!»

Закончилось, не начавшись толком.

Это начало никуда бы не привело, успокаивающе прошелестело в голове.

Ну да, все правильно, глупо надеяться на чудо. Даже пытаться не стоит.

Глубоко, под сердцем что-то саднило, тихо постанывая, и от этого стона всего его лихорадило. Будто бы он оставил друга в беде, на верную гибель. Будто бы предал самого себя. Будто бы прошел мимо голубя с подбитым крылом, близко прошел, так что увидел в маленьких глазах беспомощность и смиренную вселенскую тоску.

Хлесткая энергия подрагивала на кончиках пальцев, билась в горле, барабанила в виски, и стоять на месте было невозможно, и идти было некуда.

Илья спустился в кабинет, толком не зная, чем может помочь работа. Но надо было что-то делать, а лучше всего в этой жизни он делал свою работу. Он включил светильник и достал папки. Разложив бумаги, открыл окно в предрассветный июнь, и целую вечность бездумно перебирал страницы, и его тяжелые вздохи сливались с шепотом ветра, с дыханием сосен, с угрюмым ворчанием неба на горизонте.

Будет дождь, подумалось равнодушно.

Будет дождь, и деревья согнутся от влаги, Данька станет измерять глубину луж во дворе, мама будет ворчать, а бабушка испечет плюшки со сметаной. Нет ничего лучше, чем пить чай с плюшками у камина, когда за окном идет дождь, так она говорит.

А потом распахнутся шторы облаков, и солнце выставит наружу алые бока и оботрет листву, и смахнет капли с крыш.

Всему свое время — и прослезившемуся небу, и солнечным улыбкам.

Только времени для чудес не хватает.

Что ж, ему грех жаловаться, волшебные превращения и сказочные герои были в его детстве. Тогда все казалось диковинным, и беспричинная радость не покидала душу ни на секунду.

Чего это он вспомнил о детстве? Только старикам дозволительны путешествия в такое далекое прошлое. А ему надо думать о настоящем.

Прочитать все-таки бумаги, прикинуть план действий, составить речь, просчитать ходы соперников. Это всегда было увлекательно. Теперь приходилось заставлять себя, словно на экзаменах, когда нужно прочитать тысячу и одну скучную лекцию и мысленно повторять: «А что? Очень даже интересно!»

Солнце уже вымазало верхушки сосен перламутром, когда вдруг в кабинет кто-то робко постучался.

Илья сдвинул очки на нос и несколько секунд пялился на дверь в глубокой прострации.

— Я войду? — заглянула Женька, — я на минутку, не буду тебе мешать, — слегка продвинулась она.

На ней был привычный уже халат, из-под которого торчало нечто кружавчатое, розовое.

— Входи, чего там, — разрешил Илья и, стащив очки с носа, принялся сосредоточенно грызть дужку.

Розовые кружева напомнили о том, что ночь прошла совсем не так, как хотелось.

— Я зашла к тебе, а тебя нет, вот и догадалась, что ты здесь, — зачем-то пояснила Женя.