Он кивнул на диван.

— Присаживайся.

— Спасибо. Мне надо с тобой поговорить.

— Говори, — Илья пожал плечами.

— Извини, что я нагрубила тебя сегодня вечером.

— Вчера, — поправил он.

— Что?

— Это было вчера. Я не понял, ты хочешь попросить прощения, потому что была груба или потому что врала?

Она старательно отводила взгляд. Черт возьми, он не может разговаривать с человеком, когда тот не смотрит ему в глаза!

Поэтому Илья встал, придвинулся к ней вплотную и взял ее лицо в ладони.

— Посмотри на меня.

— Я смотрю, — быстро проговорила она и снова покосилась в сторону, — о чем это я тебе соврала?

— Ты сказала, что я тебя раздражаю. И еще тебе не нравятся мои прикосновения. Кто ты после этого, если не маленькая лгунья?!

Он произнес это с таким бешенством, что ее передернуло от страха. Но смолчать в ответ она не могла. Вырвавшись, Женька забилась в угол дивана и бросила оттуда:

— Ты сам лжец!

— Я не врал тебе ни единого раза!

— Ты просто умалчивал правду, — скривилась она. Илья потер виски и опустился на другой край дивана.

— Какую правду?

— Не важно. Теперь не важно. Все равно бы у нас ничего не получилось, — вырвалось у нее.

Она не знала, зачем пришла к нему, зачем не спала всю ночь, зачем сейчас не смотрит на него и говорит глупости, в глубине души все еще надеясь, что он бросится разубеждать ее, поклянется в вечной любви, и тогда все станет ясно и понятно.

Но так бывает только в детстве. Там, где черное и белое не имеют никаких оттенков, там, где радость и горе взахлеб, без оговорок, а будущее четко определено и носит название «прекрасное далеко».

Каких гарантий она ждала? Какие слова жаждала услышать?

Да никаких, вот в чем парадокс.

Больше всего на свете ей хотелось уткнуться лицом в его ладони и задохнуться от счастья. Навсегда или на мгновение не имело значения.

Тогда почему в голове мутится от слез, и сомнения рвут душу в клочья?!

Женька встала и высунулась из окна, жадно заглатывая утренний, прохладный воздух.

— Наверное, будет дождь.

— Может, еще и не будет, — торопливо сказал Илья.

Так и подмывало спросить, с чего она решила, что у них не получится и что конкретно не получится.

Нельзя. Слишком опасно. Он давненько не вел таких разговоров, если точнее, — никогда, — и был совершенно неподготовлен к ним. Безоружный, уязвимый, — разве он мог себе это позволить?!

Адвокат Илья Михалыч Кочетков, пожалуй, мог. Уместная импровизация приносила свои плоды и выручала не раз.

Циник Илья Михалыч Кочетков, пожалуй, мог. В постели с девицами время от времени он вступал в беседу и с успехом поддерживал любые темы, и это было легко и ничего не значило.

Зануда Илья Михалыч Кочетков, пожалуй, мог. И гнул бы свою линию до последнего, в надежной кольчуге, при забрале не страшно упорствовать.

А сейчас попросту нельзя. Риск — благородное дело, если это оправданный риск. Илья твердо знал, что рискует чем-то большим, чем несколькими днями, которые они могли бы прожить вместе, в одной постели, на одной волне.

Он кожей чувствовал ее ожидание и с досадливой угрюмостью смотрел в напряженную спину, понимая, что изменить ничего невозможно. Ей нужно что-то, чего он не в силах дать. То ли потому, что не умеет давать, то ли потому, что сам боится остаться ни с чем.

Думать об этом было противно.

А не думать — трусливо.

Вообще-то, Илья считал, что давно смирился с тем, что он далеко не храбрец. Уговорил себя принять данный факт, как неизбежность. Если тебе тридцать шесть, за плечами всегда найдется нечто пугающее, опасное, просто неприятное, что в будущем ты старательно обходишь за тысячу километров, от чего прячешься за циничной ухмылкой и легкомысленными, ничего не значащими фразами.

У него виртуозно это получалось.

И только в редкие минуты откровений он признавал, что эта страусиная тактика из обычной защитной реакции превратилась в стиль жизни.

Чего ради сейчас рисковать всем, что долгие годы служило ему опорой и утешением? Независимостью. Свободой выбора, когда в любой момент можно уйти и жить, как прежде, без сожалений, без полынной горечи во рту, без окаменевшего в сердце разочарования.

С ней он будет другим, он уже другой, и это странно, а он так не любит странностей!

— Та женщина в аэропорту… Рита… она много для тебя значит? — не оборачиваясь, спросила Женька.

Так в этом все дело?!

— Нет, — ответил он.

Голос дрогнул от внезапного облегчения и одновременно от нахлынувшей злости. Стало быть, она уже взялась его контролировать? С какой стати, позвольте? Или это ревность? Но почему, по какому праву?

Все так запуталось, и ему даже в голову не пришло, что ревновать можно без повода и без прав.

— Нет? — переспросила она, повернувшись. В ее глазах он увидел только недоверие.

— А что, это так важно? — спросил Илья, разозлившись окончательно. — Я спал с ней, вот и все.

— Да?! — она отшатнулась. — Со мной ты тоже спишь, вот и все.

— И что тебя не устраивает?

Ее лицо некрасиво передернулось, словно сдавленное на миг чьей-то невидимой рукой.

Она сейчас уйдет, понял он мгновенно.

— Малая, послушай, я…

— Не называй меня так, — зрачки ее угрожающе сузились, — не смей, понял?

Илья вытер вспотевшие ладони о брюки.

— Я не хотел так говорить. Про то, что я просто сплю с тобой. Это неправда.

— А что правда?

Она загоняет тебя в тупик, панически заверещал кто-то внутри него. Ей нужно все и сразу, а так не бывает. По крайней мере, с тобой точно не бывает. Ты не умеешь. Ты не знаешь. Ты не хочешь этого, ведь тебе есть, что терять. Вспомни, — твоя свобода. Ну, вспомнил?!

— Жень, послушай, прошло еще слишком мало времени…

— Слишком мало для чего? — тут же спросила она, мысленно четвертовав себя за это.

Илья тряхнул ее за плечи, делая больно.

— Да перестань ты меня перебивать, балбеска малолетняя! Тебе двадцать лет, у тебя вся жизнь впереди! Это сейчас тебе кажется, что я — мужчина твоей мечты, а завтра выяснится, что ты предпочитаешь блондинов или кого помоложе!

— Перестань меня трясти! — завопила она. — Мне плевать на блондинов!

Он не слышал. Он раскачивал ее из стороны в сторону и надрывался:

— Ты забудешь, ты молодая, красивая, смелая, у тебя получится забыть. А что стану делать я?!

— Отпусти меня, трус несчастный! Что он будет делать? Почему я должна об этом думать? Я тебя люблю и хочу быть с тобой, но решать, что тебе делать со своей жизнью, я не собираюсь! Это твоя жизнь, понял?!