помощники работали, ты не должен их подменять». А он как-то переходил на другие рельсы и говорил: «Если я что-то делаю за своих коллег, от санитарки до врача и до жены, — это прежде всего им плохо, потому что я обхожусь без них, я научился обходиться без них, мне прибыло, а у них убыло. Сначала начинаешь обходиться без одного, потом без другого. Сначала без бытовых услуг, а потом и без главных. Становишься самостоятельным и независимым и от любви и от забот». Вот и говори с ним.

Вот и сейчас он шел и думал: «А не зря ли я все это затеял, а не от гордыни ли я все это затеял? Пусть хорошие результаты, пусть мне кажется, что так более надежно и радикально мы убираем все возможные разбросанные в ближайших тканях опухолевые островки, невидимые метастазы, пусть мне кажется, что подобное сшивание кишки более надежно, чем предлагавшееся присутствующими на обществе диссертантами и сценаристами, их книгами и фильмами, — пусть, но если это всего лишь желание выступить от суетности и гордыни — не ждет ли меня возмездие». Все изыски, стенания и поиски прошлой русской литературы поднимались на поверхность его души и бушевали в нем сейчас на улице, как и всегда в отделении.

Проходящая мимо машина обрызгала Галю. Она остановилась привести в порядок чулки, — не идти же в хирургическое общество с заляпанными чулками, когда муж выступает. А он, муж, стал шипеть: «Думай, когда ходишь. Надо идти подальше от края. Думать надо, когда машина идет навстречу».

— Женечка, почему я должна думать об этом? У меня и без этого есть над чем подумать. Ну обрызгали! Подумаешь.

— Может быть, ты и права. И мне, наверное, надо было отойти.

Они подошли к условленному месту, и одновременно подошел больничный микроавтобус, а вернее, крытый микрогрузовик. Впереди сидела Марина Васильевна.

— А вы чего? — по-видимому не очень задумываясь над отточенностью формулировок, брякнул Мишкин.

— Ну не негодяй ты, Евгений. Спасибо хоть сказали бы главному врачу. Да и я куда же без вас денусь? На хирургии только и держусь в главных врачах. Без вашей хирургии мне бы уже давно осточертела и работа эта, и должность.

Мишкин опять задумался и стал вспоминать, как Марина Васильевна бросает работу и прибегает в операционную, когда поступает какой-нибудь экстренный тяжелый больной. Он вспомнил, как месяц тому назад Банкин делал трепанацию черепа девочке, попавшей под машину, а Марина Васильевна стояла и держала голову девочки в нужном положении все полтора часа операции. И, как всякий, так сказать, практический хирург, ругала нашу организацию здравоохранения, которая не может обеспечить элементарным оборудованием все больницы. «Виданное ли дело, — ругалась по-хирургически она, — чтобы человек в операционной без толку стоял и просто держал полтора часа, хотя нужен-то всего специальный стол с подставкой. Хорошо, есть лишний человек в операционной — главный врач». Мишкин тогда посмеивался над ней и говорил: «Если заведующий отделением может бегать на улицу и подключать баллоны с кислородом, почему бы главному врачу не подержать в руках полтора часа больной голову».

И им обоим было ясно, что кислород может подключить любой человек, и врач и сестра любая, — лишь бы посильней был, тогда полегче, а голову держать мог и вовсе кто угодно, кто ближе. И обоим было ясно, как противно ходить и просить кого-то, а тем более приказывать и иногда выслушивать объяснения, что положено каждому данному советскому служащему и члену профсоюза за ту заработную плату, которую он получает, и о круге обязанностей, которые он за эти деньги должен справлять, и о тех правах, которые ему обеспечивают ежемесячные профсоюзные взносы.

Сколько раз он собирался изменить поведение и вспомнить манеру управления своего бывшего начальника, но потом начинал думать, что результаты у него в отделении были лучше, чем там, в клинике, «вверенной его начальнику для руководства и управления», — и успокаивался.

А главный врач почему-то начинала говорить, что во главе департамента, в частности больницы, должен находиться все-таки не специалист, а просто чиновник, так как чиновник не имеет своего специального мнения и вынужден прислушиваться к специалистам — поэтому у него, у чиновника, кругозор, а когда во главе департамента специалист — он и сам все понимает, кругозор его сужается до точки зрения. А Мишкин ей тогда ответил: «А вдруг чиновник возомнит себя специалистом?» И оба соглашались: «Тогда плохо».

А рядом в тот раз стоял Агейкин, и он тоже включился: «Извиняюсь, но точка зрения, понимаете, и именно своя точка зрения, необходима для правильного руководства». Он уже сейчас у них профорг.

Тут они приехали. Пошли в зал.

Игорь стал развешивать картинки с этапами операции. А Евгений Львович, Марина Васильевна и все остальные пошли и сели на места. Мишкин сел с краю, чтобы легче было выходить.

— Женя, а зачем ты ребят вписал в соавторы? Ведь это ты, и только ты, все сделал, и придумал, и выполнял, и больных из рук не выпускал.

— Знаете, Марина Васильевна, надо, во-первых, людей стимулировать не только вашими благодарностями. А денег мы с вами не можем дать, правда ведь?

— Ты совершенно неправ. Это неправильное воспитание. Хочешь, что ли, себя противопоставить своему экс-шефу? А воспитаешь паразитизм.

— Опять вы о воспитании. Воспитывать надо в детстве. Да и аттестация скоро будет, это им поможет получить категорию. А это уже деньги. Пусть пятнадцать рублей, а деньги. А сытые работают лучше.

Когда Мишкин доложил, некоторые из корифеев задали вопросы. Лишь один профессор задавал вопросы точные, сводившиеся к главному — как делать. Этими вопросами Мишкин был доволен.

Сидящие в первых рядах с удивлением расспрашивали друг друга. Кто такой? Откуда? Опять он? Смысл этих вопросов был — как посмел?

В медицинских журналах всегда после имени авторов статей идет сообщение: из какой клиники или института и какой профессор заведует автором — чтобы знали, кто на самом деле посмел и за чьей спиной посмевший прячется.

А Мишкин, черт побери, посмел сам. Этого нельзя, конечно, оставить просто так.

И стали выступать корифеи, не те, которые вопросы задавали, а те, которые имели свою точку зрения, которые диссертации и книги на эту тему писали.

Что он мог услышать от них новое, он, который оперировал для прямой помощи от человека к человеку, от них, которые создавали теории и глобальные методики, чтобы в равной степени спасать, да, спасать, а не только помогать, не одного человека, а сразу легионы человеко-единиц. Он услышал, как хороши методы, ими предлагаемые, а раз они хороши, раз они многих уже спасли, зачем же еще другие методы. Они не вдавались в детали его операции, они обсуждали проблемы своих методик.

Сидевшая через два ряда от них Нина прислала записку: «Помоему, надо прикрыться артиллерией. Я насчет Нашего. Пусть скажет „за“. Возражения есть?»

Мишкин не успел высказать возражения. Когда он посмотрел в ее сторону, Нина уже переместилась на два ряда и уже разговаривала с «Нашим». «Наш» сочувственно и согласно качнул головой. Нина повернулась назад и каким-то неописуемым жестом и мимикой сообщила: «Все в порядке. Сейчас выступит — выручит».

Что-то Мишкину в этом не нравилось. Может, он представал себе, как Нина била на жалость и рассказывала о его беззащитности или еще о чем-то, с ее точки зрения помогающем.

Будущий защитник посмотрел на Мишкина и успокаивающе кивнул головой — мол, не волнуйся, все будет как надо, — но, когда очередной оратор кончил говорить, профессор пропустил момент, увлекшись беседой с соседом.

Председатель. Кому еще угодно задать вопрос или высказать свое суждение? Поскольку нет желающих продолжить обсуждение только что услышанного, ммм… позвольте тогда мне по праву председателя нашего заседания подвести короткий итог. Предложенная операция интересна тем, что она прошла успешно и мы увидели удачливого больного, которого продемонстрировал нам сейчас доктор Мишкин. Предложенная операция интересна и тем, что разработана она и выполнена не в строгой, строго контролирующей свою деятельность клинике, не в институте, где всякие подобные предложения предварительно многократно производятся на трупах, проверяются на животных, а сделана и разработана в простой больнице, где не имеется ни возможностей, ни условий для проверки и эксперимента. И пусть удачливых больных у доктора Мишкина несколько десятков — мы не можем рекомендовать эту операцию еще и потому, — теперь я скажу