Мало существовать, надо жить.

Мною будут управлять до тех пор, пока я сам им разрешаю.

А она может быть где-то там…

Она там сейчас.

И я ее найду…

Как только мне представится такой шанс, я его не упущу…

И когда я найду Виолу…

Вдруг я замечаю, что мэр Леджер больше не храпит.

— Хотели что-то сказать? — громко спрашиваю я темноту.

Но храп раздается снова, и Шум у мэра по-прежнему серый и расплывчатый. Неужто мне почудилось?

— Это ужасно. Мою скорбь не передать словами.

Я отказываюсь принимать чашку корнеплодного кофе из его рук.

— Прошу тебя, Виола. — Он все равно протягивает ее мне.

Я беру. Руки у меня трясутся.

Трясутся со вчерашней ночи.

С той страшной секунды, когда она упала.

Сначала на колени, потом на бок — прямо на гравий, а глаза у нее были открыты.

Открыты, но уже ничего не видели.

Она умерла прямо у меня на глазах.

— Сержанта Хаммара ждет наказание. — Мэр садится напротив меня. — Поверь мне, я ни при каких обстоятельствах не мог отдать ему такой приказ, он действовал из личных побуждений.

— Он ее убил, — выдавливаю я едва слышно.

Сержант Хаммар притащил меня в лечебный дом, забарабанил в дверь прикладом винтовки, перебудил всех и велел забрать труп Мэдди.

Я не могла ни говорить, ни плакать.

Остальные ученицы и целительницы от меня отвернулись. Даже госпожа Койл не смотрела мне в глаза.

Что ты натворила и зачем? Куда ты ее потащила?

Сегодня утром мэр Прентисс пригласил меня в собор, в свой дом — и дом Божий.

Вот теперь меня точно будут сторониться.

— Прости, Виола, — говорит он. — У некоторых мужчин Прентисстауна — старого Прентисстауна — остались затаенные обиды на женщин. — Он замечает ужас в моих глазах. — То, что ты якобы знаешь об истории моего города, — неправда.

Я все еще глазею на него.

Он вздыхает:

— Война со спэклами коснулась и Прентисстауна, дитя. Это было страшное время, и люди — мужчины и женщины — вместе боролись за свои жизни. — Он сцепляет две ладони в треугольник. Голос у него по-прежнему спокойный и мягкий. — Но на нашем маленьком форпосте, хоть мы и одерживали победу, начались… разногласия. Между мужчинами и женщинами.

— Ну-ну.

— Они создали собственную армию, Виола. Они не доверяли мужчинам, чьи мысли могли читать, и потому откололись. Мы хотели их вразумить, но они требовали войны — и в конечном итоге ее получили. — Он выпрямляется и с грустью смотрит на меня. — Женская армия — это все-таки армия. Они были вооружены и хотели нас убить.

Я слышу собственное дыхание.

— Вы убили всех до единой.

— Я — нет. В сражениях погибло немало женщин, а остальные, увидев, что победы им не видать, распространили по Новому свету страшный слух о мужчинах Прентисстауна и покончили с собой. Выжившие мужчины были обречены.

— Я вам не верю. Бен рассказывал нам совсем другую версию событий. Все было не так.

— Виола, я видел это собственными глазами и помню все куда яснее, чем хотел бы. — Он ловит мой взгляд. — Я сделаю все возможное, чтобы история не повторилась. Ты меня понимаешь?

Мое сердце уходит в пятки, и я, не в состоянии взять себя в руки, начинаю плакать. Я вспоминаю, как принесли труп Мэдди и госпожа Койл настояла, чтобы я помогала готовить его к похоронам — так я должна была лучше усвоить, какую цену заплатил лечебный дом за мою попытку разыскать башню.

— Госпожа Койл… — выдавливаю я, пытаясь собраться, — госпожа Койл хотела знать, можно ли нам похоронить ее сегодня днем…

— Мой человек уже сообщил ей, что можно, — отвечает мэр. — Все пожелания и просьбы госпожи Койл выполняются без промедлений, даже пока мы с тобой разговариваем.

Я отставляю чашку на столик рядом с креслом. Мы сидим в огромном зале — таких больших помещений я еще не видела, если не считать ангара, в котором стоял мой корабль. Зал слишком велик для двух уютных кресел и деревянного столика. Единственный источник света здесь — круглое витражное окно с изображением планеты и двух ее спутников.

Все остальное тонет во мраке.

— Как она тебе? — спрашивает мэр Прентисс. — Госпожа Койл.

На меня вдруг наваливается страшная тяжесть — смерть Мэдди, разлука с Тоддом, все это так давит на меня, что я на какое-то время вообще забываю о существовании мэра.

— В каком смысле?

Он пожимает плечами:

— Как тебе с ней работается? Хороший ли она учитель?

Я проглатываю застрявший в горле ком:

— Она лучшая целительница в Хейвене.

— А теперь — в Нью-Прентисстауне, — поправляет он меня. — Говорят, раньше она имела весьма немалое влияние среди местных жителей. С ней считались.

Я прикусываю губу и опускаю глаза:

— Мэдди она спасти не смогла.

— Ну, это мы ей простим, правда? — Он говорит тихим, мягким, почти добрым голосом. — Никто не безупречен. — Он тоже отставляет чашку. — Мне очень больно за твою подругу, — повторяет он. — И прости, что я так долго не мог найти времени для разговора с тобой. Было много дел. Я прикладываю все усилия, чтобы прекратить людские страдания на этой планете, поэтому меня так печалит смерть твоей подруги. Это моя главная цель. Война окончена, Виола, это истинная правда. Пришло время залечивать раны.

Мне нечего ответить на это.

— Но у твоей госпожи другое мнение на этот счет, верно? — спрашивает мэр. — Она видит во мне врага.

Ранним утром, когда мы закутывали Мэдди в белый саван, госпожа Койл сказала мне: «Если он хочет войны, он ее получит. Мы еще даже не начинали бороться». Но когда меня позвали в собор, она велела помалкивать об этом и только спросить мэра насчет похорон.

Ну и, конечно, выведать как можно больше о его планах.

— Ты по-прежнему считаешь меня врагом, — говорит он, — и меня это очень огорчает. Вчерашнее происшествие еще больше подорвало мою репутацию.