— Для меня тоже, — почти машинально отвечаю я.
И напрасно.
— Врачевание — не просто работа, дитя, — говорит Коринн. Слово «дитя» она произносит таким ядовитым тоном, словно это самое страшное оскорбление. — Нет ничего важней на свете, чем спасать жизни. Мы делаем Божье дело. Не то что твой приятель тиран!
— Он не мой прия…
— Приносить страдания людям, да
— Коринн…
— Ты ничего не понимаешь! — в сердцах продолжает она. — Ты только притворяешься, а на самом деле тебе плевать!
Мы с миссис Фокс обе съеживаемся и едва не проваливаемся под землю.
Коринн переводит взгляд с меня на нее, поправляет шапочку и халат, разминает затекшую шею и делает глубокий вдох:
— Ну, давай еще раз.
— В чем разница между больницей и лечебным домом? — спрашивает госпожа Койл, отмечая галочками правильные ответы.
— Главная разница заключается в том, что в больницах доктора — мужчины, а в лечебных домах работают женщины, — наизусть отвечаю я, раскладывая таблетки по стаканчикам.
— Почему?
— Пациент, будь то мужчина или женщина, должен иметь право выбора, читать мысли врача или нет.
Она приподнимает бровь:
— А настоящая причина?
— Политика, — отвечаю я, как меня учили.
— Верно. — Госпожа Койл ставит последнюю галочку и передает мне бумаги. — Отнеси это и лекарства Мэдди, пожалуйста.
Она уходит, а я продолжаю раскладывать таблетки. Когда я выхожу из кабинета с подносом в руках, в конце коридора мелькает госпожа Койл: она быстро проходит мимо госпожи Надари и…
Клянусь, она передает ей записку! Не останавливаясь, прямо на ходу, чтобы никто не заметил.
Обе делают вид, что ничего не произошло.
Нам по-прежнему разрешают выходить на улицу не больше чем на час, группами по четыре человека, но даже за это время мы успеваем заметить, как Нью-Прентисстаун приходит в себя. Когда первая неделя моего ученичества подходит к концу, до нас доползает слух, что некоторых женщин даже начали выводить на полевые работы — большими группами, конечно.
Еще мы узнаем, что всех спэклов держат в загоне где-то на краю города — там они дожидаются «обработки», что бы это ни значило.
Старый мэр, говорят, работает уборщиком.
А про мальчика ни слова.
— Я пропустила его день рождения, — говорю я Мэдди, накладывая повязку на резиновую ногу. Она настолько похожа на настоящую, что ей даже дали имя — Руби. — Четыре дня назад ему исполнилось тринадцать. Я потеряла счет дням, пока лежала без сознания, и…
Слова застревают у меня в горле. Я затягиваю узел на повязке потуже…
И вспоминаю, как он перевязывал мне раны…
А я перевязывала ему…
— Уверена, он жив и здоров, — говорит Мэдди.
— Ни в чем ты не уверена.
— Правда. — Она смотрит в окно на дорогу. — Но несмотря ни на что, в городе все спокойно. Войны нет. Несмотря ни на что, мы еще живы и работаем. Вполне возможно, что Тодд тоже жив и здоров.
Я затягиваю узел еще туже:
— Ты что-нибудь знаешь про синюю «О»?
Она переводит взгляд на меня:
— Синюю «О»? Что это?
Я пожимаю плечами:
— Да так… увидела в блокноте госпожи Койл.
— Первый раз слышу. — Мэдди отворачивается к окну.
— Что ты там высматриваешь?
— Считаю солдат, — отвечает она и снова бросает взгляд на нас с Руби. — Отличная повязка. — Она улыбается, и я даже готова ей поверить.
Я иду по главному коридору, зажав под мышкой Руби: буду учиться делать внутримышечные инъекции. Мне заранее жаль ту женщину, чьей ягодице достанется мой первый настоящий укол.
Повернув за угол — коридор здесь доходит до центра здания и поворачивает на девяноста градусов в другое крыло, — я едва не врезаюсь в группу целительниц. Увидев меня, они замирают на месте как вкопанные.
За госпожой Койл толпится пять — нет, даже
— У тебя что, нет работы? — спрашивает госпожа Койл с легкой досадой в голосе.
— В-вот, Руби. — Я виновато показываю ей ногу.
— Это она? — спрашивает незнакомая мне целительница.
И госпожа Койл, даже не представив нас, отвечает:
— Да, это та самая девочка.
С Мэдди мне удается переговорить только в конце дня, но не успеваю я и рта раскрыть, как она выпаливает:
— Я все просчитала!
— Ты не заметила, у одной из них был шрам над верхней губой? — шепчет Мэдди в темноте.
Уже глубокая ночь, свет везде погасили, а мы давно должны были разойтись по комнатам.
— Кажется, был, — шепчу я в ответ. — Они почти сразу ушли.
По дороге мимо лечебного дома проходит еще двое солдат. Согласно расчетам Мэдди, ждать осталось ровно три минуты.
— Тогда это госпожа Баркер, а остальные две — госпожа Брэтит и госпожа Форт. — Она снова выглядывает в окно. — Мы ненормальные, ей-богу! Если она нас поймает, ох нам и влетит!..
— Вряд ли она тебя уволит… учитывая обстоятельства.
Мэдди о чем-то задумывается.
— А ты слышала их разговор?
— Нет, они как воды в рот набрали, как только меня завидели.
— Но назвали тебя «той самой девочкой»?
— Да. И госпожа Койл потом весь день меня сторонилась.
— Госпожа Баркер… — задумчиво протягивает Мэдди. — Но чего они хотят этим добиться?
— В смысле? — не понимаю я.
— Эти целительницы входили в Городской совет, когда председателем была госпожа Койл. А Баркер до сих пор в нем состоит. То есть состояла, пока город не захватили. Но с чего они… — Мэдди умолкает и припадает к окну. — Последняя четверка пошла!
Я выглядываю: по дороге маршируют четыре солдата.
